– Ты в этом не уверен?
– Можно сказать, что уверен. Мне представляется, что оригиналы не могут путешествовать во времени. Даже если – это время в разных мирах.
Потом Петров рассказал историю Мейера-Мерлина, упомянул, что вскоре ему с Мейером в компании какого-то Белого Волка предстоит встретиться с пророком и поинтересовался, что я об этом думаю.
Вспомнив беседу с рок-бардом, я уверенно сказал, что пророк, упомянутый в рассказе, конечно же – Мухаммед, но комментариев Петрова не дождался. Тогда я спросил:
– А в чем состоит затея Мерлина, ты понимаешь?
– Есть некоторые предположения, – задумчиво произнес Петров, – я уже говорил, что старик пытается затащить меня в эту экспедицию, обещая Грааль?
– Да, но я не понимаю, зачем Грааль тебе нужен. Хочешь стать настоящим королем Артуром?
– Не в этом дело, – досадливо поморщился Петров и рассказал такое…
Оказалось, Петров старше меня больше, чем на восемьсот лет, при рождении был наречен Ричардом, а со временем получил прозвище Львиное Сердце.
– Неужели, ты об этом не догадывался?
Я признался, что такие мысли мне приходили в голову, причем неоднократно, но я их от себя гнал. Гнал, вопреки всё новым и новым доводам.
– Интересно, почему? У тебя была масса поводов заподозрить и множество случаев убедиться или опровергнуть это очевидное предположение?
Пришлось рассказать, что поначалу в это не верилось из-за того, что я не мог вообразить, что легендарная личность и мой друг – одно и то же лицо, на что Петров самодовольно улыбнулся. На это пришлось добавить, что совсем недавно я в общих чертах ознакомился с биографией Львиного Сердца, и она привела меня в ужас. Петров спросил, чем именно, и я ответил. Реакция моего друга оказалась совершенно неожиданной: он был возмущен, и возмущение это выразил с поистине королевской яростью. В первую очередь он обвинил меня в гомофобии, усугубленной фактом моего рождения «в несчастной стране, в которой общеупотребимой сделалась этика тюрьмы», что, по его словам, делает любого жителя моей родины заключенным. Затем гневно начал меня вопрошать, какое мне дело до сексуальной ориентации друга? Я что – с ним спать собираюсь? Порычав еще немного, Петров объяснил мне, что придавать значение любовным предпочтениям собеседника – это то же самое, что рассматривать любую особу женского пола детородного возраста как потенциального сексуального партнера. Признаться, это заявление меня покоробило. Да, я знаю за собой такой недостаток, но неустанно с ним борюсь, зачатую успешно; совсем недавно строго осудил себя за похожие мысли относительно Алёны, и не собираюсь на этом останавливаться. Останавливаться, в смысле осуждения, разумеется. Слегка успокоившись, Петров (Артур, Ричард – как мне его теперь называть?) признал, что кое-что из того, что про него говорят и пишут – правда: он действительно воевал против отца, действительно регулярно менял союзников (не предавал, Траутман, а менял!) и Крестовым походом руководил не лучшим образом. А потом мой друг сделал заявление, которое меня очень обрадовало. Он сообщил мне, что хотя считает, что каждый волен выбирать объекты плотской любви по своему вкусу, лично он, Петров, никогда, понимаешь, Траутман, никогда, мужчинами в этом плане не интересовался. Наверное, я и впрямь стандартное дитя своей несчастной страны, подумал я, ощутив, что легко прощаю Петрову войну с его папашей, многочисленные предательства и всё прочее нехорошее, в чём его обвиняют.
– А, всё-таки, почему тебя так интересует Грааль? – счел должным спросить я, слегка придя в себя. На это Петров выдал следующее:
Оказывается, Грааль действительно существует. Об изначальном происхождении этого сосуда он ничего не знает, но твердо уверен, что эта чаша является составляющей секвенции, которая позволила дожить Петрову до сегодняшнего дня. Свою первую секвенцию мой друг выполнил именно с помощью Грааля, и случилось это при осаде Иерусалима.
– А знаешь, что самое интересное?
– Нет, конечно!
– Грааль мне вручил ты. Ты, мой юный друг!
Похоже, я утратил способность удивляться. Почему бы и нет? Я вручил Чашу Ричарду за восемьсот лет до своего рождения, и это произойдет лет через пятьсот от сего момента. Мало ли что бывает! Поэтому, вместо того чтобы разузнать подробности о нашей грядущей встрече под Иерусалимом, я спросил про Мерлина – в чем его интерес и каковы его планы.
– Мерлин считает, что нового пророка должны поприветствовать три царя и кое-чему научить, – начал Петров.
– Как Христа? – сообразил я, – Мельхиор, Бальтазар и не помню, как звали третьего? – но ответа не дождался – я уже сидел на космическом кресле у компьютера в полутьме гостиничного номера, и, сообразив, что произошло, тут же схватил мобильный и начал диктовать.
Учитель! – голос Ваджры дрожал от возбуждения, – Чудо! Случилось чудо!
Старый монах, который уже много дней пребывал в эйфорическом настроении после того, как прекратились страшные боли, с приязнью посмотрел на ученика и с голосом полным надежды спросил:
– Неужели ты научился шевелить ушами, Ваджра?
Ученик, не обращая внимания на шутку, которую веселый наставник повторил за последнее время уже в девятнадцатый раз (Ваджра тщательно фиксировал в своей удивительной памяти все высказывания учителя), рассказал, что чаши для подаяния, стоящие у ворот монастыря, наполовину наполнены прозрачным медом и продолжают наполняться, причем мёд приносят сами пчелы. Старый монах достойно и не спеша, с трудом сдерживаясь, чтобы не понестись вприпрыжку, поднялся и пошел к воротам. Действительно происходящее иначе как чудом назвать было бы сложно. Полдюжины мисок, стоящих на вытоптанной земле, были наполовину полны медом, а их края шевелились сплошной массой блестящих пчелиных тел. Над каждой из мисок отчетливо различались два потока насекомых – отдавших мед и спешащих прочь в поля за новой порцией и – заходящих на посадку. Несколько крестьян, пристроившихся шагах в двадцати, завидев старого монаха, тут же улеглись на землю, и протянули руки в его сторону – жители деревни были уверены, что новое чудо связано со стариком, и они не ошибались.
Старый учитель вернулся в келью. Стоило ему присесть на ложе, как в голове раздалось:
– Я уже пришел. Ты соскучился?
На сей раз это был стариковский дребезжащий голос, довольно высокий и не слишком приятного тембра.
– Я перед тобой чем-то провинился, коль скоро ты решил со мной поговорить столь непривлекательным голосом? – шутка имела успех – в ответ зазвучало продолжительное стариковское хихиканье невидимого собеседника. Вдоволь нахихикавшись, голос весело сообщил:
