Тогда я осторожно сел сам и постарался поуютнее устроить ее на моих коленях.
— Расскажи, тебе легче станет.
— Но ты же видел… ты же сам все видел…
— Не надо. Не кричи и не плачь больше. Я не брошу тебя одну. Только, пожалуйста, расскажи мне все…
— Я… я же почти ничего не помню… — сбивчиво заговорила она, шмыгая распухшим от слез носом. — Там был город… мы куда-то бежали стаей. Потом я отстала, мне почудился запах страха из дверей какого-то дома. Я вошла… город давно заброшен, там никто не живет, но здесь оказалась девочка. Маленькая, очень худая и бледная, лет пяти… Она испугалась и закричала. Кажется, на ее крик пришли другие волки, те… оборотни.
— Что было дальше?
— Не знаю… не помню… я не могла… Боже мой, неужели на моих губах была ее кровь?!
Наташа смотрела на меня совершенно безумными глазами, а я не знал, что ей ответить. Наверное, она надеялась на то, что я большой, умный и сильный, что все само собой как-то исправится, сладится, изменится, если еще крепче прижаться ко мне, то все снова станет хорошо. Я гладил ее по голове, как ребенка, которому приснился страшный сон.
— Сережа! У тебя дрожат руки…
— Я знаю, любимая… не обращай внимания, это нервы.
— Ты… из-за меня?
— Конечно. Я, наверное, никогда не смогу не принимать твои проблемы близко к сердцу. Я волнуюсь за тебя…
— Завтра луна пойдет на убыль.
— Слабое утешение… А что мы будем делать в следующем месяце?
— Не знаю…
— Послушай, — вдруг вспомнил я. — Но ведь астрономически полнолуние длится лишь одну ночь, если быть точным, даже несколько часов. Почему же ты превращаешься в волчицу уже почти неделю?
— Это зов. Пока глаз человека видит полную луну — Силы Тьмы берут свое. Обычно именно семь дней каждого месяца мы приобретаем возможность перекидываться в зверя. Хотя я… о чем я говорю? Какая возможность? Можно подумать, что кто-нибудь спрашивает наше мнение… Чужая воля безжалостно превращает меня в волка и выбрасывает в неведомый мир. Любимый, — Наташа вновь пристально вгляделась мне в глаза, ее черты исказились болью, — я не могла убить ребенка! Ты веришь мне?
— Верю.
Я не лгал ни ей, ни себе. Где-то глубоко в подсознании зрела твердая уверенность, что моя жена ни в чем не виновата. Да, кровь… Да, на ее губах… Да, она — ведьма. Но она моя жена, и я буду последним подонком, отказывая ей в помощи и защите. Что-то не так в том неведомом мире. Разберемся без суеты…
* * *
— Не отпускай меня туда, ладно? — по-детски наивно просила Наташа. Мы по-прежнему сидели на кухне. Она уже успокоилась, слезы высохли на щеках, и только припухшие веки выдавали, сколько ей пришлось сегодня плакать. Я заставил ее немного поесть, достав из холодильника остатки рыбного салата и помидоры. Помидоры вообще были ее слабостью. Она рассказывала, что однажды, читая книгу, в течение полутора часов неторопливо съела целое ведро ярко-красных «яблок любви». Думаю, это было правдой, в дни ее плохого настроения я покупал хотя бы один помидор и сразу становился в ее глазах самым замечательным мужем на свете. После кофе она еще раз повторила:
— Я не хочу туда больше, я боюсь…
— Девочка моя, нас никто не сможет разлучить. Мы что-нибудь придумаем. Обязательно должен быть способ как-то избавиться от этого проклятия. Давай поищем по библиотекам, я прочел массу умных книг, что-то подобное там наверняка встречалось, просто надо вспомнить и найти. Этой ночью я крепко-накрепко прижму тебя к себе и ни за что не отпущу!
— А если я превращусь в волчицу?
— Тогда я тебя поцелую, и проклятие злой колдуньи развеется как дым!
Она улыбнулась вместе со мной:
— Ах, Сережка, какой же ты все-таки родной…
— Стараюсь… налить еще чашечку?
— Ага, с лимоном, пожалуйста.
Я встал у нее за спиной, зажег газ и… увидел застрявший в Наташиных волосах клочок серой шерсти. Волчья? Не долго думая, я вытащил его и бросил в пламя горящей конфорки! Шерстинки мгновенно сгорели, оставив в воздухе удушливый запах…
— Что ты сделал?
— Там у тебя зацепились несколько волосков волчьей шерсти и…
— Ты их сжег?! — Наташа мгновенно вскочила с табуретки, схватила меня за грудки и совершенно безумным голосом закричала: — Что же ты наделал?! Дурак… Господи, какой же ты дурак! Это… этого нельзя… Ты ведь погубил меня, понимаешь?! Я — ведьма, оборотень, а ты сжег мою шерсть…
— Глупости! Успокойся, пожалуйста. Уверяю тебя, ничего страшного не произошло. Сейчас я открою форточку, и весь запах уйдет…
— Зов… опять зов… — Она отвела взгляд, ее слова становились все тише и тише. — Ты опоздал… вернее, мы опоздали… Сережа, Сереженька, Сережка мой… прощай, любимый!
В ту же минуту она исчезла. Просто как будто никогда и не стояла рядом. Я обмер… Все произошедшее было слишком нереальным для того, чтобы в это можно было поверить. Не мог же я в самом деле воспринять всерьез непонятное исчезновение собственной жены только из-за того, что какой-то клочок собачьей или волчьей шерсти сгорел в синем пламени газовой конфорки? Это… глупо, в конце концов! Мне совсем не улыбается отождествлять себя с недалеким Иваном-царевичем, поспешно спалившим лягушачью шкурку в русской печи. Тем более что ему-то, оказывается, лишь три дня подождать надо было. А в моем случае сроки значения не имели.
В какой-то тупой растерянности я опустился на табурет и просидел так не меньше часа. Все мысли неуклонно сводились к одному — ее здесь нет. Дальше — больше… Я начал нервничать. Что, если в ее исчезновении действительно виноват только я? Где она? Куда пропала? Когда теперь вернется и вернется ли вообще? Почему она со мной попрощалась?.. В том же отупелом состоянии я прошел к холодильнику, достал начатую бутылку водки и вернулся к столу. За ним уже сидели двое. Белый и черный. Оба с крылышками, у одного на манер лебединых, у другого — типа нетопыря. На лицо совершенно одинаковые, как близнецы, различались лишь цветом волос и прической. Белый — с роскошными льняными кудрями, художественно спадающими на плечи. Волосы черного гладко зачесаны назад, открывая большие залысины у висков, и перехвачены резинкой на затылке. Оба в длинных одеждах, у одного серебристо-белая парча, у другого — «мокрый шелк» иссиня-черного цвета. Мне было все равно, я уже во все верил. Такое бывает в двух случаях: либо переутомление мозгов, либо пьяные галлюцинации. Скорее первое, так как еще не пил вроде…
— Водочка? Разливаем на троих! — с ходу предложил черный.
— На двоих, — поправил белый. — Лично я пить не буду и ему не советую. Такая мерзость…
— Не слушай его! — подмигнул мне черный. — Давай хряпнем по маленькой. Кровь разогреем, а этот зануда пусть завидует…
— Фармазон! Тебе должно быть стыдно! У человека горе, а ты на что его толкаешь? Ох и любите вы все прибирать к рукам заблудшие души… стоит бедолаге хоть один раз споткнуться — ты уж тут как тут!
— Слушай, Циля… — угрожающе нахмурился тот, что с хвостиком. Только теперь я обратил внимание на маленькие рожки у него на лбу.
— Анцифер! Прошу обращаться ко мне по полному имени, — вежливо, но твердо потребовал его оппонент, и нимб над его головой засиял, как неоновая реклама. Я вздохнул, развернулся и направился в комнату. Когда в твою квартиру запросто приходят черт с ангелом обсудить собственные проблемы — еще полбеды, но если ты пытаешься с ними общаться — это уже шизофрения. Спасибо, я пока в своем уме…
— Эй, ты куда?
— Вот видишь, до чего человека довел…
— Ну ладно, сам уходишь, бросаешь гостей, хорош хозяин… но бутылку-то зачем уносить?!
— Стыдись!
— А чего? Он же сам ее достал, чего же теперь зажиливать?!
— Сергей Александрович! — Тот, что в белом, догнал меня на пороге комнаты и извиняющимся тоном попросил: — Вы уж не сердитесь на нас, вернитесь, пожалуйста. Простите, Христа ради, что без приглашения, но ведь, с другой стороны, и обстоятельства чрезвычайные. Вы вот переживаете очень, а психика у поэтов такая ранимая… Не приведи Господи, руки на себя наложите, как же можно?
