Его лучший друг печально покачал головой:
— Я не понимаю. Человек приходит в гости, а получает какие-то гнусные подозрения.
— Подозрения? Ты ведь пока еще и поздороваться толком не успел.
— Ой! — Иолай протянул ему руку: — Привет.
— Привет. — Геракл взял его за руку, потряс ее, а потом неожиданно дернул Иолая к себе, обнял и похлопал по спине. Оба засмеялись. Потом, отсмеявшись, Геракл попросил: — Так расскажи мне про это совпадение, Иолай.
— Я оскорблен в лучших чувствах.
— Ты обманщик.
— Ладно, допустим. Но все-таки я оскорблен.
Геракл хохотнул и стал смотреть, как Иолай роется в своем узелке.
— Подожди, приятель, сейчас я кое-что тебе покажу. Это поразительно. Самая поразительная вещь, которую я видел в своей жизни. Тебе она понравится. Непременно понравится.
— Нет. И не надейся, приятель.
На скамье между ними Иолай выложил какую-то свою одежду, кремень, завернутую еду, которая так пахла, словно ее давно нужно было выбросить, еще одежду, точильный камень для лезвий и еще какие-то вещи, о назначении которых Гераклу лень было даже думать.
— Я знаю, что он тут, — бормотал Иолай. — Я видел его вчера.
— Что?
— Увидишь.
— Иолай, я умру от старости, когда ты найдешь наконец то, что ищешь.
Иолай махнул рукой.
— Ладно. Ты сейчас… Ага! — Он торжествующе протянул другу небольшой предмет. — Вот, нашел!
Геракл посмотрел на долгожданную находку.
— Так это свиток пергамента.
— Точно!
— Я видел такие и раньше. На них всегда что-нибудь написано.
— Точно!
Как ни любил Геракл своего друга, но бывали минуты вроде теперешней, когда ему хотелось хорошенько его встряхнуть, просто чтобы посмотреть, можно ли заставить его говорить яснее. Тщетная и, пожалуй, даже глупая надежда.
Иолай с размаху вложил свиток в ладонь Геракла.
— Это приглашение.
— Куда?
— Геракл, — торжественно объявил Иолай, — это приглашение на самое великое событие в моей жизни. И в твоей тоже. В наших жизнях. Это, Геракл, поможет нам разбогатеть.
Геракл ничего не ответил.
— Ладно, — кивнул Иолай, — возможно, богатыми мы не станем. Но уж знаменитыми — это точно.
Геракл посмотрел в сторону дома, надеясь, что их вот-вот позовут на обед. Незамедлительно.
— Ну, может, и не слишком знаменитыми. — Иолай похлопал пальцем по свитку, а потом ткнул им в грудь Геракла. — Но успех это приглашение нам уж точно обеспечит, дружище.
— Успех?..
Иолай широко улыбнулся:
— У женщин, приятель. Успех у женщин. Прекрасных, изумительных, великолепных женщин!
— Каким образом? — только и спросил Геракл.
Иолай гордо выпятил грудь.
— Мы станем судьями на состязании по красоте, вот как.
«Оставь ему еще один шанс, — мысленно сказал себе Геракл, — а после этого ты можешь дать ему тумака».
— Что еще за состязание по красоте?
Иолай вздохнул
— Ты что, не слышал? — Он помахал свитком перед лицом Геракла. — Вот какое. И я тебе вот что скажу — это единственная вещь, которую мы можем сделать вместе, не рискуя быть убитыми.
«Что ж, верно, — подумал Геракл. — Это будет наше первое совместное предприятие такого рода».
Однако, когда они направились к дому, он остановился, нахмурился и поглядел назад и вверх.
Несколько маленьких облачков, стайка темных птичек — и больше ничего.
Так почему же его не оставляет ощущение, будто затевается что-то недоброе? Будто кто-то следит за ним?
Будто что-то его ждет.
Глава III
Заговор богини
Фемон не всегда находился на плодородной равнине, на том месте, которое горожане теперь считали своим домом. Изначально он стоял правей, на морском берегу, и в нем жили земледельцы, пастухи и рыбаки. Однако всем жителям, кроме нескольких упрямых рыбаков, надоело восстанавливать свои жилища после каждого сильного шторма, когда его безжалостные волны сносили все на своем пути.
Они сочли это знамением свыше.
За один год все жители прежнего Фемона, за исключением тех самых упрямцев, двинулись подальше от моря, и новое селение, которое они вскоре построили, быстро превратилось в небольшой поселок, а затем и в довольно крупный, процветающий город. Правда, до моря теперь приходится добираться пешком или на повозке, но это малая цена за то, что, проснувшись однажды утром, ты больше не обнаружишь, что твоя кровать превратилась в плот. Да при этом не слишком устойчивый.
Но тем не менее плавание по-прежнему считалось в Фемоне не забавой, а средством выживания.
В центре города находилась величественная площадь, облицованная мрамором и обрамленная мраморными колоннами, на которых возвышались над окружающими крышами статуи богов. К югу от площади пролегала широкая главная улица, мастерски вымощенная камнем. На ней стояли лавки и харчевни. Все остальные улицы, шедшие с севера на юг, тоже были мощеные, но из них только главная улица выходила за пределы города и шла туда, где зеленая равнина резко обрывалась над морским берегом.
Управлявший городом ареопаг — совет старейшин — располагался во внушительном двухэтажном здании на северной стороне площади. Восемь широких мраморных ступеней вели посетителя в широкий портик, украшенный бирюзовыми и темно-красными плитами и обрамленный колоннами, почти такими же величественными, как и те, что стояли на площади. Под нависающей остроконечной крышей виднелись двустворчатые двери, окованные бронзой. За ними начинался длинный коридор, освещавшийся ночью факелами, а днем, благодаря прямоугольному отверстию в крыше, солнечными лучами.
В конце коридора находились другие двустворчатые двери, на этот раз украшенные серебряными и золотыми медальонами. За ее порогом была комната совета старейшин, в которой принимались законы, вершился суд, и горожане Фемона получали почет либо бесчестье.
В совет старейшин входили девять человек, избиравшиеся один раз в пять лет.
Возглавлял совет старейшин Тит Перикал. Он находился во главе совета так долго, что уже никто не мог даже припомнить, кто же был его предшественником на этом посту.
Тит не мог терпеть эту комнату. Здесь всегда было холодно и гуляли сквозняки, а каждое слово или даже чиханье отдавались гулким эхом. К тому же статуи и прочее убранство в ней были на редкость безобразными, а всякий раз, когда шел дождь, вода бежала по центральному коридору под украшенные серебром и золотом двери, словно напоминая совету, что от моря они, возможно, и сбежали, однако дождь способен уничтожить пару добротных сандалий так же легко, как морская волна — рыбацкую хижину.
Больше десяти лет Тит пытался нанять кого-нибудь, чтобы соорудить крышу. Однако всякий раз ему противостояла сила традиции.
Впрочем, в узкий, извилистый ход, прорубленный в скалах в западном конце бухты, его привела не традиция. Уходящие в море скалы защищали его от посторонних глаз. Чтобы попасть сюда, приходилось либо брести прямо по воде, либо спускаться вниз с крутого утеса.
Тит не отличался ловкостью и лазить не умел.
В конце этого потайного хода находилась пещера, достаточно широкая, чтобы в ней поместились четверо, и с потолком в два человеческих роста.
В этой пещере не было никакой роскоши, никаких изображений Деметры или Посейдона, не приносились дары Зевсу или Афродите.
Простая каменная скамья стояла там перед арочной нишей, в которой находился простой жертвенник, сделанный из темно-бурого камня. По сторонам от ниши стояли два простых каменных постамента, а на них два подсвечника.
В черную каменную стену за жертвенником были вставлены два больших зеленых глаза. Скошенные в уголках. Не совсем человеческие и все-таки слишком человеческие, чтобы принадлежать какому-то зверю.
Тит сидел на скамье, закутавшись в простой плащ, словно ему было холодно.
На жертвеннике лежала обезглавленная туша небольшого оленя, его кровь бежала по четырем желобкам, высеченным в камне, каждый из которых заканчивался в своем углу. На полу пещеры под каждым углом жертвенника стояли золотые чаши; в них и стекала кровь. Капля по капле.
