В это время года сады Большого внутреннего двора находились в самом расцвете. Плющ, покрывавший стены, цвел крошечными белыми цветками. Землю под кустами кизила усеивали опавшие лепестки, а сами обрезанные кусты вдоль дорожек из светлого гравия покрывали красные ягоды. Но прекраснее всего были сотни розовых кустов, которые посадили прошлой осенью. Они распустились нежными розовыми, бордовыми, желтыми цветками. Казалось, даже морской ветерок обрел вещественность, наполнившись их чудесным ароматом.
Но не только красота удерживала здесь Ни’лан — двор хранил ее прошлое, настоящее и будущее. Лютня, вырезанная из сердцевины любимого дерева; юное деревце, выращенное из семени, связанного с ребенком; мальчик — последняя надежда народа нифай.
Вздохнув, Ни’лан взъерошила выгоревшие на солнце кудри Родрико и взяла его за руку. Так много надежды в такой маленькой оболочке.
Шишон подбежала и протянула Родрико маленькую ладошку с перепонками между пальцами — знак связи между мореходами — кровавыми наездниками и обитателями океанских глубин мер’ай. Мальчик сжал ее руку. За минувшие месяцы эти двое детей, так отличающиеся от других, стали почти неразлучны.
— Пойдемте, проверим кухни, — Ни’лан повернулась и сделала шаг.
Но Родрико, казалось, прирос к земле.
— Мама, ты говорила, что я могу попробовать спеть Древесную Песню.
Ни’лан открыла рот, чтобы возразить. Ей хотелось узнать, что же случилось в гавани, но набат начал стихать.
— Ты обещала, — настаивал Родрико.
Нахмурившись, Ни’лан посмотрела на дерево. Да, она обещала. В самом деле, мальчику пришла пора научиться петь собственную песню, но нифай все еще не решалась позволить ему это.
— Я уже большой. И нынче ночью полнолуние!
Ни’лан не знала, что и ответить. Юные нифай всегда устанавливали связь со своими деревьями в первое полнолуние лета. Так дитя и семечко становились подростком и деревцем.
— Ты правда уверен, что готов, Родрико?
— Он готов, — ответила Шишон, глаза малышки излучали уверенность.
Ни’лан слышала, что девочка владела магией моря, могла предчувствовать будущее, скрывающееся за горизонтом. Дри’ренди называли эту способность — раджор мага.
— Ну, пожалуйста, мама, — просил Родрико.
Колокола в порту смолкли.
— Ты можешь попытаться, — строго сказала Ни’лан. — Но постарайся успеть на кухню, пока повар не рассердился.
Лицо мальчика просияло, словно солнце, выглянувшее из-за туч.
— Шевелись! — повернулся он к Шишон. — Мне нужно успеть подготовиться.
— Это тебе надо торопиться, — нахмурилась девочка, всегда отличавшаяся практичностью. — Если ты хочешь успеть, пока не закрылись кухни.
— Я не возражаю, — кивнула Ни’лан. — Но не расстраивайся, если в первый раз не получится. Может быть, следующим летом…
Родрико кивнул, хотя явно не слушал ее. Он подбежал к дереву и встал на колени. Его руки и ноги казались такими же тонкими, как молодые побеги. Настал миг, когда судьба их народа или обретет новую жизнь, или сломается окончательно. Родрико был первым мужчиной-нифай. Мальчик и дерево — единственные в своем роде — явились плодом союза дерева Ни’лан и охваченного порчей призрака — Цесилии. Кто знает, имеют ли над ними власть древние обряды, песни, законы произрастания?
Ни’лан затаила дыхание.
Прикоснувшись пальцем к коре, Родрико слегка расцарапал ее ногтем. Вытекла капелька сока, Древесная Песня, вырвавшись из сердцевины коа’коны, стала доступной для мальчика. Ни’лан слышала ее ушами и сердцем. Ее сын сейчас или проникнется песней дерева, или будет отторгнут. Она не знала, чего ей хотелось больше. Какая-то часть души нифай молила, чтобы мальчик потерпел неудачу, ведь у них было так мало времени — одна-единственная зима…
Родрико уколол палец о шип и выдавил капельку крови, а потом прижал раненый палец к поцарапанной коре.
— Пой, — шепнула Ни’лан. — Пусть дерево услышит твое сердце.
Он оглянулся со страхом в глазах. Мальчик ощущал значение предстоящего ритуала.
«Пой», — повторила Ни’лан мысленно.
И он начал петь. Рот его приоткрылся, мальчик выдохнул, и полилась чистая мелодия. Его голос звенел так, что даже солнце, казалось, поблекло. Вокруг потемнело, будто прежде времени опустились сумерки, но вокруг молодого деревца сохранился ореол света, который становился ярче и ярче.
В ответ развернулась песня самого дерева, как распускающийся навстречу солнцу бутон. Вначале нерешительно, потом все увереннее мальчик и коа’кона слили голоса в единой мелодии.
В этот миг Ни’лан поняла, что у Родрико все получится. Слезы хлынули из ее глаз, слезы потери и облегчения одновременно. Теперь возврата нет. Нифай ощутила всплеск стихийной магии от дерева и мальчика, они подпитывали друг друга, и трудно было сказать, где между ними граница.
Две песни слились в одну.
Ни’лан не помнила, как опустилась на колени. Древесная Песнь затопила мир. Никогда раньше она не слыхала подобного могучего хора.
Зная, что сейчас должно произойти, она поглядела на тонкие ветви. Листья охватила дрожь, будто от сильного ветра. Кончик каждой веточки пульсировал Древесной Песнью и стихийной магией. Мальчик и дерево продолжали петь в унисон, их голоса звучали все громче, красивее, напряженнее и многообещающе.
Магия, пойманная в ловушку в каждом стебле, не имела никаких путей выхода. Кроме одного…
На конце веточек набухали бутоны, взращенные магией и кровью. Благодаря союзу ребенка и деревца Древесная Песнь обретала жизнь.
Он — или они? — сумели это сделать.
Родрико задыхался от радости и от боли.
Очень медленно Древесная Песнь затихала, словно теряя силы, истощаясь. Летнее солнце вновь озарило внутренний двор.
— У меня получилось, мама! — Родрико повернул сияющее от радости и гордости лицо. Его голос стал более глубоким и богатым, напоминая голос взрослого человека. Но он не был человеком, он — нифай. Мальчик вновь повернулся к дереву. — Теперь мы едины!
Но Ни’лан хранила молчание, не в силах оторвать взгляд от коа’коны.
«Что мы натворили? — думала она про себя. — Добрая Матушка, что мы наделали?»
Появившиеся на концах стеблей бутоны и вправду являлись следствием нового союза. Им предстояло открыться этой ночью, когда впервые за лето в небе появится полная луна. Но цветы Родрико не имели ничего общего с пурпурными цветами всех нифай. Появившиеся бутоны были окрашены в цвет запекшейся крови, черно-багровый, похожий на мрачные цвета призраков-гримов.
Ни’лан уткнула лицо в ладони и разрыдалась.
