Что мог сказать на это синеус трувор Рюрик?
Вот он и молчал, в бесчисленный раз стараясь постичь непростые истины, которые с улыбкой преподавал ему дядька. Почитай, почти всю свою взрослую жизнь пытался он постичь такую простую и такую сложную Явь, что излагал ему Волкан Годинович. Явь, в которой асы[69] и ваны[70], небо и земля, Хель и Валхала были заключены в человеческом сердце. Яви, где сила была не внутри сильного, а снаружи его. Яви, где самое большое счастье – это быть свободным…
Много задушевных бесед мог вспомнить князь. Но чем больше ответов получал он от Волкана, тем больше новых вопросов рождалось в голове владыки…
Рюрик окинул пирующих взглядом и в на мгновение ощутил холод в загривке: Кнутнева за столом не было. С опозданием пришло воспоминание о том, что Варг третьего дня отпросился в Ладонь проведать сродников. И сразу полегчало, потеплело в сердце…
– За Кнутнева! – поднял князь свою золотую чашу.
– За Кнутнева! За Дядьку! За его науку! – понеслись над столом здравицы. Загремели куда громче и дружнее, чем прежде кричали за князя. Рюрик мог бы ощутить горькую изжогу зависти, если бы он сам не славил дядьку во весь зык своего горла…
123
Когда в семье самоземца[71] Годины Ладонинца родился третий мальчик, была пора сенокоса.
Несмотря на круглое и, как говорили бабки, кособокое пузо, красавица Ятвага на лесной поляне вовсю резала траву длинным кривым ножом. Запахи нагретого солнцем разнотравья кружили голову. Временами Годинова жена выпрямлялась и утирала пот со лба. Пожалуй, слишком часто для еще молодой и сильной бабы. С самого утра дитя в ее утробе распотешилось ни на шутку: ворочалось и толкалось. Но это не могло удержать дома Ятву, слывшую самой лучшей хозяйкой на берегах реки Ладожки. Четыре холеные коровы, два быка и две дюжины овец за зиму съедали три с лишним дюжины стогов сена. Ятва же с работниками успела заготовить всего полторы. Рассчитывать на помощь мужа она не могла. Готтин[72] был в это время на Ладожском озере. Шла путина. Ловить, разделывать и вялить рыбу – занятие не женское. А без пяти-шести корзин рыбы зиму зимовать не сладко. Еще пять корзин обычно отвозили на торжище. Вместе с излишками репы и жита. Но это будет позже. Осенью.
Словом, когда Ятва почувствовала, как по ногам ее текут родильные воды, она не могла решить: радоваться ей или печалиться. Сами роды ее не страшили. Только со своим первенцем, Торхом, она вдосталь намучилась. Ей даже пророчили родильную трясовицу, но все обошлось. Ластю, дочь, она рожала уже намного легче. А появление на свет Кунта так и вовсе доставило ей какое-то особое, бабье удовольствие.
И вот теперь из глубины ее чрева выталкивался четвертый Годинович. Или Годиновна. А до Ладони – обнесенного высоким частоколом городка в четыре десятка срубов – Ятваге было уже не дойти.
– Торхша, – крикнула она старшего сына, который собирал подвявшую траву в малые стожки: – Беги за Ладой-волховой,[73] скажи: Ятва рожает, да веди ее сюда. И не забудь в овине лукошко с яйцами. Все, что есть, отдай волхове. Понял?
– Ано, понял, – ответил смышленый паренек.
Роженица долго смотрела, как среди берез мелькает его золотистая голова.
Повивальная бабка была Ятве без надобности. Она могла прекрасно справиться и без нее: и дите из лона принять, и пуповину перегрызть, и послед под ракитовым кустом схоронить. Это дело немудрящее, бабье.
А вот лесных духов в отдалении от младенца держать, судьбу его по челу прочитать да от сглаза берегиню дать, на то у простой женщины разумения не хватит. Тут волхова нужна.
Лада – ворожея знатная. К ней с самого Белого озера хворые да сглаженные ходят. Даром, что они с Ятвой сверстницы, в знахарстве и ведовстве Лада древних старух за пояс заткнет.
В Ладони жила былица, что волховать Лада начала чуть ли не в младенчестве. Случилось это прямо как в сказке сказывается: пошла малая девочка со старшими подругами в боры погулять, да и потерялась. Три дня искали ее всей округой. А как нашли, так и обомлели: сидит Ладушка возле волчьего логова и матерого волчищу за усы таскает, как пса дворового. А тот рад радехонек, ластится к ней, руки лижет. Лада, как людей увидела, прошептала что-то зверю на ухо, того и след простыл.
С тех пор она ворожить и начала, хоть ее этому никто и не учил. Некому было учить. В прежние времена в Ладони бывали лишь перехожие волхвы. Так что иное дитя по несколько месяцев из дома не выносили, пока в городец не придет вещий старик или старуха и не даст дитяте побрякушку, что должна его от злых духов защищать. Вот, придут волхвы, обойдут дома, ворожбу, что людям надобна, свершат, и дальше идут на Перуновы капища,[74] что в изобилии выше по течению реки Волхов по лесам раскиданы.
Но, как прознали длиннобородые, что в городце объявилась малая девица-чудодеица, так и потекли они в Ладонь как на торжище в ярмарочную седмицу. Что ни день, то новый ведун или ворожея возле Ладиного крыльца толчется, с малолеткой беседу тайную иметь хочет, уму-разуму учить да от неразумения юродивую отговаривать. Да только не Лада у них премудрости набиралась, а они у нее.
Про то досужие языки много разного сказывали. Будто сидят они: волхв да девчонка, и старый малую поучает, брови суровит или по голове как дурочку сумскую[75] гладит, дескать, куда тебе дитятко волхвовать-ворожить. А Лада на него глазки голубенькие вскинет, да как спросит о чем-то или скажет чего, так старец сидит ни жив, ни мертв и только диву дается.
Эти-то собеседнички и разнесли по всей Гардарике слух, что живет в Ладони не то Перунова внучка, не то Фрейина[76] дочь. И такая о Ладе слава гремела, что Ятва, когда ее Готтин сватал, больше чем замужества с венедом, опасалась дивной волховицы, что с ним в одном городце обитала. А вдруг как невзлюбит та пришлую латвицу…
Да только все страхи оказались напрасными: и о чужеземном муже, и о волхове-чудотворице.
Година Евпатиевич оказался супругом, о котором и сказки не сказывают: добрый да заботливый и притом озорной да удалый. Не даром же он за будущей суженой с самого Ильменьского торжища десять дён на своем струге следом плыл. По Волхову. По морю Словенскому. По речке Ловати, а дальше волоком до Давны-реки.[77] Через земли кривечские и полочанские. До самых болот латготтских. Уж больно приглянулась ему латвицкая красавица. И вот уж девять лет живут они душа в душу всему городцу на радость и загляденье.
