Ознакомительная версия.
Видя, что слова не действуют, Гаврюша встал, приобнял Прохора за плечи, как бы усаживая, и не удержался – весь прижался к его могучей спине.
Тут лишь до Прохора дошла подоплека происходящего.
– Ах ты сукин сын! – рявкнул он и с разворота заехал Гаврюше в ухо. Тот ахнул и повалился, а Прохор, ругаясь последними словами, кинулся прочь из гостеприимной сумки.
– Мы, сумочные!.. – ворчал он. – Ни хрена себе! Куда же это я попал? Во что же это я влип?!?
И понемногу до него стало доходить, почему на объявление, повешенное Феоктистом Степанычем на лестничной клетке за батареей парового отопления, было так мало откликов…
* * *
– За-яв-ка… – Прохор вывел на оборотной стороне визитки крупные буквы. – От сумочного Прохора Терентьевича…
Оказалось, что в ванной комнате Феоктист Степаныч посадил бывшего банника Фалалея. И тот даже холодильного Ерофея пускать не хочет – совсем озверел. А помыться Прохору было страх как необходимо. С этим душным бабьим запахом, Гаврюшиным подарочком, он сам себе был противен. Даже людям сгоряча позавидовал – у них волосня так запах не принимает, как Прохорова шерстка…
Фалалей согласился пустить Прохора, только если на заявке Феоктист Степаныч пропишет «дозволяю». Но домовой дедушка увидел визитку и расшумелся.
– Дельная бумага, Прохор! – восклицал он. – Хозяйка ж ее искать будет! Ахти мне! Скажет – недосмотрел!
– Да у нее этих бумажек!.. – возмутился Прохор. – Кучей валяются! Если все пропадут – она, может, и заметит!
В общем, конфуз и неприятности. Феоктист Степаныч даже понесся смотреть Прохорово сумочное хозяйство – не сотворил ли новичок еще какой шкоды. Пока хозяева ужинали, они забрались на кресло, залезли в сумку – и следующий нагоняй был за то, что зеркальце, что держалось при боковинке на кнопке, отвалилось и пыльцой подернулось.
Мало того – пока с зеркалом разбирались, пока платочком его протирали, хозяева в гостиную пришли, большой телевизор смотреть. Пришлось домовому дедушке затаиться – чтобы, когда увлекутся, проскользнуть и незримо вернуться на антресоли.
Сквозь голоса Прохор явственно услышал – хрумкнуло.
– Это что такое? – спросила хозяйка. – Леш, на что это я наступила?
– Ты что-то такое под ковром раздавила, – сказал хозяин. – Погоди, я достану…
– Моя помада!
Тут только Прохор понял, куда загнал патрончик зловредный Персик. А вот как коту удалось приподнять край ковра – это он даже не пытался уразуметь.
– Помада – из сумки? – зловеще прошептал Феоктист Степаныч. Догадался!
– Ну!.. – огрызнулся расстроенный Прохор.
– Говорил же – за котом следи!
– Да кто ж его, кота, разберет?!.
– Прохор! – строго сказал Феоктист Степаныч. – Ежели тебе должность не по нраву – пути-дороженьки открыты!
– Да по нраву, по нраву! – Прохор немедленно опомнился. Дураком непроходимым нужно было сделаться, чтобы от такого хлебного места отказаться… с одной, то есть, стороны… А с другой – вот еще проведает Феоктист Степаныч про разборку с образцовым сумочным Гаврюшей, черти б его драли, и окончательно уразумеет, что не того на службу принял…
При одной мысли о Гаврюше Прохору тошно делалось. И он понимал, что таких знакомцев среди сумочных встретит немало.
Мысль о Гаврюше так преобразила физиономию Прохора, что Феоктист Степаныч принял ее выражение за полное и безупречное раскаяние.
– Смотри у меня! – пригрозил домовой дедушка.
Но раз уж пошла служба наперекосяк, то должно случиться и что-то совсем дикое. Прохор не то что нюхом – задницей чуял, что главная неприятность еще впереди. И понимал, что лучше бы прямо сейчас раскланяться с Феоктистом Степанычем, честно признав, что в сумочные не годится, а тот бы ему, глядишь, и рекомендацию хорошую написал на радостях, что от такого подарка избавился.
Но Прохор оголодал.
Он всего-навсего хотел подкормиться. Если бы ему вместо колбасы и кошачьего корма предложили работать за пшенную кашу с растительным маслом, слегка лишь приправленную лучком, он бы согласился, он был непривередлив! Каша, это он знал твердо, еда мужская – так что и капризничать нельзя.
В общем, остался он в сумочных и безнадежно старался соответствовать занимаемой должности до вечера следующего дня – когда хозяйская ручка кинула в сумку полдюжины пестрых квадратных пакетиков и исчезла. Поспешила на кухню, где ждал с горячим ужином хозяин.
Прохор, ворча, вылез и стал их складывать стопочкой. Но не надо было ему читать, что написано на квадратиках. Но вот прочел и уже готовую стопку гневно и яростно брыкнул ногой.
Это оказались дамские гигиенические пакеты.
Большего унижения Прохор и вообразить не мог. Прикасаться руками к этакой дряни!?!
Он не был женоненавистником. Но, как всякий нормальный мужик, полагал, что незачем ему знать все эти бабьи секреты. Будь он человеком и смотри он рекламу разнообразных интимных штучек по телевизору – выкинул бы телевизор из окошка, не иначе. Но он был Прохор Терентьевич из рода овинников, простая душа, да еще с нервишками на взводе от бездомного и голодного своего житья.
Прохор схватил пакетик и неожиданно легко разодрал его пополам.
Если бы хоть пришлось над ним потрудиться!.. Прохор взмок бы и одумался. А так – на него накатило, он радостно изодрал в клочья другой пакет, схватил что подвернулось под лапу – и вдруг оказалось, что он дерет уже ни в чем не повинную упаковку гигиенических салфеток. Их запах показался Прохору таким омерзительным, что он стал выкидывать ошметки из сумки, вскочил на косметичку, слабый замочек крякнул – и Прохор по колено провалился во всякую дребедень. Хрустнула прозрачная коробочка с тенями…
– Ты что это творишь?!? – раздался откуда-то сверху визг Феоктиста Степаныча.
Прохор хряснул об колено круглую щеточку, которой тушь на ресницы мажут, и опомнился. Бешество схлынуло – разгром остался…
Феоктист Степаныч, причитая, спешил на помощь хозяйской сумочке. Прохор, понимая, что карьера кончена, вылез оттуда, утер вспотевший лоб и сел, как ему было привычно, на корточки, прислонившись спиной к черной кожаной стенке. И отключился.
Все ему вдруг сделалось безразлично – в том числе и завтрашний голод.
– Ну и что же это ты тут учинил? – строго, наистрожайше прямо, допрашивал Феоктист Степаныч, пытаясь хоть как-то уменьшить ущерб. – Отколь ты только на мою голову взялся, нескладный?!? Тени! Тени «Эсте Лаудер» топтал! Да как у тебя, ирода, нога-то поднялась?!? Все! Сил моих нет! Убирайся!
– Да я и сам хотел! – огрызнулся Прохор. – Моих сил тоже уж не стало!
Ознакомительная версия.
