В дверь уверенно постучали, и я от неожиданности вздрогнул, ведь это не было тем робким постукиванием, что я привык частенько слышать, когда к моей бабке приходил кто-нибудь из селян просить о знахарской помощи. Дверь чуть с петель не слетела, на которых и до этого-то держалась едва, потом резко распахнулась, грохнувшись о стену, и одна петля всё же не выдержала, сорвалась.
Люди вошли, не дожидаясь разрешения пройти внутрь.
Я прикрыл глаза, так мне отчего-то было удобнее следить за всем, что сейчас происходило надо мной. Я как будто и сам находился сейчас там, наверху, и своими собственными глазами наблюдал за всем происходящим. Иногда мимо меня пробегали серые домашние мыши или даже крысы. Мне было очень неприятно от такого соседства, но они и сами, робко пискнув, бросались прочь от маленького невинного младенца, стоило им только почувствовать, кем именно я на самом деле являюсь. Таким уж я был особенным и неповторимым. Вот только при моём произведении на свет, совсем забыли спросить меня самого, хочу ли я быть настолько особенным и настолько неповторимым. Но речь ведь совсем о другом! Так что вернёмся к тому, что происходило сейчас в нашей ветхой, продуваемой всеми ветрами избушке. Избушке, что служила одновременно кровом и мне, и моей бабке, и пёстрой Корове, что привязанная у стены, мерно пережёвывала жвачку, и нескольким Курочкам, что сидели, нахохлившись, в некоем подобии клетки в самом углу нашего скромного дома, и Чёрной домашней Кошке, моей неизменной няньке.
Людей, что так беспардонно ворвались в нашу с бабкой безоблачную жизнь, было четверо. Трое мужчин, одним из которых был высокий, но притом всё ж несколько тщедушный священник в длинной коричневой сутане, второй молодой и широкий в плечах, третий чуть сгорбившийся старик, ну а четвёртой была молодая невысокая женщина. Её я узнал сразу же, как только она переступила наш порог, как узнал бы даже из тысячи.
Мама!
Она брезгливо смотрела по сторонам и то и дело бросала на мою бабку взгляд загнанного в угол зверя.
— Чем могу быть вам полезна, господа? — Спросила моя старуха. Стать ровно ей не позволяла сгорбившаяся годами спина, но даже так, согнувшись в три погибели и говоря беззубым ртом, ужасно шепелявя, она смогла смотреть на всех пришедших свысока и, стоя гордо, демонстрировать своё превосходство над ними.
Люди, так бесцеремонно вторгнувшиеся в наш дом, несколько смутились. Но не все. Один из них даже бровью не повёл. Кем именно он был, не трудно догадаться.
Священник окинул Травку сверлящим взглядом, оглядел свисающие с потолка пучки сухих трав, с презрением зыркнул на домашних животных, в особенности на Чёрную Кошку, что теперь умывалась, сидя на печи.
— Это ты, старая ведьма, два месяца назад принимала роды у этой госпожи? — Скрипучим голосом спросил он, ткнув костлявым пальцем в сторону моей матери.
Травка проводила его длинный перст задумчивым взглядом.
— Нет.
Моя мать охнула и прикрыла рот ладонью.
— Значит, это была не ты? — Уточнил священник, подозрительно сощурившись.
— Может я и старая, святой отец, но я не ведьма и уж тем более не подхожу под то понятие, которое Вы придаёте данному слову. А роды у этой несчастной молодой женщины принимала, действительно, я, но, к сожалению, ребёнок родился мёртвым, он затих ещё в утробе, и я ничем не могла помочь, ни ей, ни её малышу.
Не знаю, заметили ли остальные, но я с такой силой почувствовал облегчение, исходящее от моей матери, что от этого неожиданного открытия даже резко открыл глаза.
— Значит, ты сознаешься, что приняла ребёнка из её лона на свои собственные руки? — Снова подозрительно спросил священник.
— Да, я признаю это, но в чём тут грех, святой отец? — Так же смело, смотря ему прямо в глаза, спросила старуха.
— Возможно, это ты своей ворожбой убила ребёнка ещё во чреве матери, или украла его ещё живого и убила уже по дороге? — Едва сдерживая обуревавший его гнев, предположил святой отец.
Моя мать вздрогнула и побледнела при последних его словах, с испугом взглянула на старуху, что стояла, молча, опёршись на свою клюку. Но та даже бровью не повела.
— Или, быть может, ты забрала его в своей нечестивый дом, — он недоверчиво обвёл глазами комнату, — и скрываешь где-то здесь, чтобы вершить над ним свои дьявольские обряды?
Моя мать ещё больше побледнела. Один из мужчин, тот, что помоложе тут же приобнял её и поддержал. Она с благодарностью ему улыбнулась. А моё сердце обожгла жгучая ревность, на меня моя собственная мать никогда уже не будет смотреть с такой нежностью и любовью.
— Ребёнок родился мёртвым! — Упрямо повторила старуха, многозначительно посмотрев в глаза моей матери.
Та смутилась, убрала свой взгляд в сторону и неожиданно заговорила.
— Это великое горе для меня, святой отец, но старуха права, я ведь вам не раз уже говорила, что моё дитя было мертво при рождении.
— Где тело младенца? — Неожиданно звонко прокричал священник и все разом посмотрели на молодую мать.
Она, бледная и напуганная, в свою очередь посмотрела на каждого по отдельности.
— Я была настолько глупа и не могла выносить вида своего мёртвого малыша, что попросила старуху принявшую роды похоронить его самой. Я не могла… просто не могла вынести смерти своего собственного дитя. — Она громко зарыдала, уткнувшись лицом в хрупкие ладони. И горе её, по всей видимости, было искренним. Поди, ещё разбери, что хуже, родить мёртвого ребёнка или дитя оборотня, да ещё приказать убить его и быть уверенной, что смертный приговор приведён в исполнение.
Молодой мужчина, что стоял подле неё, тут же прижал её к груди, успокаивая и убаюкивая.
Священник презрительно фыркнул.
— Возможно, ведьма просто затмила тебе глаза своим нечестивым колдовством, дочь моя. — Не сдавался он.
— Я не ведьма. — Упорствовала Травка.
— Ребёнок был мёртв. — Выкрикнула моя мать.
Два высказывания слились воедино, что заставило всех на мгновение замолчать.
— Я не уйду отсюда, пока меня не убедят в том, что здесь нет дитя живого или мёртвого. И если это место преисполнено скверны….
Он принялся по-хозяйски расхаживать по комнате, раскидывать в разные стороны бабкино барахло, заглянул в каждую корзину, в каждый котёл, в печку и даже под стол, но ничего не обнаружил, кроме трав, мышиного помёта и грязного старухиного тряпья. Но это его, похоже, не очень-то убедило.
— А теперь давайте попробуем запустить сюда собаку, может животное что-то почувствует в этой обители зла. — Предложил он. — Ведьмы не очень-то жалуют этих тварей божьих, предпочитая им исчадий ада. — Он обличающе ткнул пальцем в Чёрную Кошку. Та на мгновение перестала вылизываться, осмотрела присутствующих, но так как на её честь больше никто не покушался, невозмутимо вернулась к прерванному было занятию.
