— Ага, вот такая вот золотоносная невеста. Умница, красавица, с хорошим приданым. Я так понимаю, капитан, план, как говорится, подкупающий новизной: мы с тобой аккуратно разгоняем всех прочих воздыхателей, а дальше вы под колокольный звон и марш лейб-гвардии атаманского полка — к алтарю, кольцами меняться. Дельная мысль! Императорский трон — вполне удачное место для поднятия волны и одновременно дубины народного гнева.
— Об этом говорить преждевременно. Но, как утверждает Хасан, и не верить ему оснований нет, в нашем деле Анна может стать ключевой фигурой. Во-первых, она лучше, чем кто бы то ни было в Европе, разбирается во всех хитросплетениях интриг султанского двора, а возможно, и окружения Тамерлана. Что, как ты понимаешь, для нас жизненно важно. Во-вторых, необходимо срочно выяснить, не завербовал ли Железный Хромец принцессу Анну. Подумай сам, что может статься, если в момент нашествия объединенного воинства на Европу оплот и буквально ось христианского мира — Священная Римская империя в один момент капитулирует перед захватчиками.
Лис остановил коня:
— Хм. Щас подумаю.
Он спешился и зашагал к ближнему подлеску.
— Ты не волнуйся, я быстро думаю.
Сергея не было довольно долго. Когда же он наконец появился, лицо его казалось если не встревоженным, то уж точно удивленным.
— Капитан, есть две новости.
— Хорошая и плохая?
— Это как посмотреть. Ну, первая лежит на поверхности. Я подумал и решил: Европе будет хреново. Совсем кирдык ей будет.
— А вторая?
— Вторая новость странная. Идем-ка со мной.
Камдил последовал за напарником, и через несколько минут друзья оказались на небольшой изрядно вытоптанной поляне.
— Вот погляди, Вальдар. — Лис указал на сырую от утренней росы землю. — Видишь след?
В продавленной грязи виднелся четкий отпечаток медвежьей лапы.
— Да-а, большой зверюга, — прикинув по размеру следа величину животного, констатировал Камдил.
— Не маленький. — Лис потянул друга к ближайшему дереву. — А вот еще следы. Здесь — обутой ноги, здесь — разутой. А вот здесь уже и медвежьей.
— Ты хочешь сказать… — медленно проговорил Вальдар.
— То, шо я хочу сказать, лучше никому не слышать. Но, сдается мне, я знаю, почему эта дорога стала непроезжей. Таких следов разного размера я насчитал по округе не меньше дюжины.
— Медведи-оборотни?
— Если бы я впервые отправлялся в сопределы, я бы с возмущением отверг столь антинаучную версию. Представляешь, что сказал бы на эту тему старина Готлиб?! Но поскольку этот выезд даже не десятый… Вальдар, убираться бы отсюда надо поскорее, а то эта венгерско-бургундская Анна и не всплакнет, потому шо так и не узнает, как много она потеряла, лишившись внимания двух столь безбашенных кавалеров.
— Это верно. — Камдил положил руку на эфес меча. И в этот миг закрытая связь зарокотала в голове бархатистым низким голосом Мишеля Дюнуара:
— Джокеры, как там у вас погода? Как устроились на новом месте?
Опахало из страусовых перьев поднималось и опускалось над головой Повелителя Счастливых Созвездий. Мускулистые невольники-эфиопы без устали обмахивали восседающего на троне старца. Золоченый трон, украшенный самоцветными каменьями, выложенный резными пластинами слоновой кости, стоял в видавшей виды походной юрте. Этот шатер из белого, со временем посеревшего войлока прошел с Тамерланом от Самарканда до Адрианополя и помнил грозного старца еще молодым и полным сил воином.
В отличие от шатра трон прежде значился меж символов власти султана Баязида, но теперь поверженный властитель, еще недавно гордо носивший звание Тени Аллаха на Земле, сидел чуть поодаль хмуроликого завоевателя на низкой кошме, заваленной расшитыми шелком подушками. Баязид казался погруженным в размышления. По всему видать, невеселые. Ладонь его красовалась на рукояти бесценного кинжала, шедевра непревзойденных дамасских мастеров. Другая рука султана нервно теребила за спиной золотую кисть подушки.
Лишенный величия повелитель старался не глядеть на человека, стоящего перед грозным Тамерланом с таким дерзким видом, будто неведомо было всем и каждому от полноводного Инда до Срединного моря, что следует униженно преклонять колени и опускать очи долу пред живым воплощением карающего меча в руке Аллаха.
Человек, дерзнувший прямо глядеть на повелителя, пожалуй, был не старше султана, хотя длинная борода и прибавляла ему лет. Рваная шерстяная накидка висела на нем клочьями, и он то и дело придерживал спадающий с плеча лоскут выцветшей грубой ткани.
— Ты ли тот человек, которого именуют Хасан Галаади?
— Я, Великий амир.[2]
— Знаешь ли ты, кто перед тобой?
— Догадаться не сложно, даже ни разу прежде не видав. Слава Тимура мчится впереди самых быстрых всадников из твоих орд.
— Отчего же тогда стоишь, как степной байбак?
— Льстецы именуют тебя, амир, мечом Аллаха. Всякий день пять раз я преклоняю колени пред могуществом отца всех правоверных, но пристало ли так же воздавать хвалу его мечу, поясу, сандалиям?
Баязид нахмурился, опустил глаза, но искоса глянул на своего победителя. Ему показалось, что на лице Тамерлана быстро, точно кобра по раскаленному камню, скользнула усмешка. Скользнула и пропала.
— Ты дерзок, Хасан Галаади. Очень дерзок. Знаешь ли ты, что я могу казнить тебя за это?
Дервиш безучастно пожал плечами:
— Если будет на то воля Аллаха.
— Ты что же, — заинтересованно подняв брови, спросил Тамерлан, — хочешь убедить меня, что не дорожишь жизнью?
— Всякая тварь под небом дорожит жизнью. И букашке, втоптанной в пыль копытами твоего скакуна, и даже кедру, из которого сделан трон, ныне ставший твоим, была отрадна жизнь. Но посредством творений своих на Земле Аллах осуществляет свои высокие, неподвластные разумению смертных, замыслы. И ты, Великий амир, и низвергнутый султан Баязид, и я — нищий дервиш — лишь части Божьего плана. Чего бы ни желали ты или я, лишь Его замысел воплотится!
Тамерлан улыбнулся, уже не скрывая более, что ему нравится разговор.
— Ты и вправду мудр и красноречив, как о том рассказывают.
Хасан Галаади молча воздел ладони к небу.
— Говорят также, — продолжал Железный Хромец, — что ты обладаешь даром пророчества.
— Я — не Магомед, не Иса, не Муса, мир праху благочестивых. Не верь глупцам, сеющим пустоту и разносящим слухи. Мне ни к чему присваивать чужое звание, сколь бы лестно оно ни звучало.
— Но ведь правда, что ты предсказал Баязиду победу при Никополисе?
