— Похвальное желание, мой неотесанный друг, — с улыбкой заявил Серзак. — Но вряд ли ты сможешь его осуществить…
— Ты считаешь, что я недостаточно смел для этого? — осведомился Конан, поднимаясь и сжимая кулаки. Лицо его стало похоже на камень. Причем, камень, которым собираются снести чью-то голову.
— Нет, нет! — возопил Серзак. — Как только ты мог подумать, что подобная чушь придет мне в голову! Ничего подобного! Просто я хотел сказать, что никакого угла мира не существует. Не может существовать.
Конан сел на место, кулаки разжались, лицо смягчилось.
— В каком смысле? — поинтересовался он.
— Мудрецы говорят, что великий квадрат не имеет углов, — объяснил Серзак. — Под великим квадратом, естественно, подразумевается наш мир. Дойти до несуществующего угла невозможно. Многие смельчаки шли на край мира, но ни один так и не достиг его. Никто точно не знает почему. Говорят, что если идти очень далеко, плыть через моря, то наш мир начинает повторяться. Там, далеко за горизонтом, нас ожидают наши двойники. Мы видим те же города, те же страны, тех же людей. Нам кажется, что они те же. Но на самом деле они — отражения. Я сам не раз замечал, что создатель любит повторяться. То мне казалось, что я вижу знакомых, которые на поверку оказывались незнакомцами, то, когда что-то случалось, мне чудилось, что это уже было, и не раз. Пойми, я не отговариваю тебя, просто предупреждаю. В своем путешествии, в конце концов, ты столкнешься с самим собой, и все может очень плохо кончиться.
Конан усмехнулся.
— Хотел бы я посмотреть на себя, да и померяться с собой силами тоже не мешает, — заявил он. — Знаешь, Серзак, ты пожалуй, не отговорил меня, а еще больше заинтересовал.
— Ну вот, — огорчился Серзак. — Хочешь, как лучше…
— Но для начала мне нужны средства, — продолжил Конан. — Поэтому я пойду с тобой.
Серзак просветлел ликом и принялся разглагольствовать дальше, забыв о еде. Он говорил о невероятных вещах, о том, что смертному не дано было знать, ибо смертный не может столько вместить в свою короткую жизнь.
— А когда мы остановились посреди пустыни и верблюды наши умерли все до единого, — говорил Серзак, — я сказал: не плачьте, любезные мои друзья, выручившие меня из стольких бед, столько раз возвращавшие мне драгоценную жизнь. Клянусь вот этими глазами, — Серзак показал на свои глаза, — и солнцем, которое они сейчас видят, что не пройдет этот день, как мы попадем в Луксур и будем сидеть у благоухающих вод, есть сочные фрукты и наслаждаться пением и танцами дивных прекраснобедрых женщин. Они не поверили мне, решив, что я сошел с ума от жажды и палящего солнца. Но тут налетел самум, этот жуткий бич пустыни, солнце скрыло свой лик. Тьма, чернее которой нет даже в преисподней, повисла над пустыней. Нас подхватило вместе с нашим товаром и понесло по воздуху. Мы видели летящие вместе с нами тысячелетние баобабы, огромных змей и скалы с растущими на них деревьями. Долго смерч кружил нас в бешеном танце, долго глушил наши уши воем и низким гулом воздушных барабанов. Мы видели, как тьму прорезали молнии и под нами разверзались бездны. Однажды мы даже увидели город с кричащими людьми, город, на который накатывалась огненная лава из раскрывшей свое чрево горы. Но неожиданно смерч прекратился и опустил нас прямо на базарную площадь. Люди тотчас окружили нас. «Что это за город?» — спросили мы. «Луксур», — отвечали нам… — Серзак запнулся, видя, что Конан напрочь потерял интерес к его повествованию.
Северянин вглядывался сквозь дым и чад, и на лице его постепенно проявлялась улыбка.
— Пожалуй, теперь у меня есть время, — заявил он и пошел толкаться к двум только что вошедшим женщинам, которые оглядывались в поисках подходящего места.
— Гляди, Чаронга, снова наш мускулистый друг, — с язвительной иронией произнесла одна из женщин. — Кажется, он хочет поприветствовать нас.
Конан приблизился к красоткам, молча подхватил их на руки — они пронзительно завизжали, вызвав одобрительный народный рокот — и понес к своему столу, как две амфоры с вином.
Черноволосая укусила Конана за плечо, но он только усмехнулся.
— Хочешь поиграть, кошечка? — спросил он.
Чаронга, наоборот, сразу принялась ласкаться.
— Вы обе мне нравитесь, — объявил Конан, твердо убежденный в собственной правоте. Жар и холод, это как раз то, что ему сейчас нужно.
Он не дошел до своего стола с десяток шагов. Человек без правой мочки уха преградил ему путь. Рот человека кривился в нехорошей улыбке. Зубы у него были желтые, и их имелось не так уж и много. Трое его приятелей стояли неподалеку. Их руки лежали на кривых ножах.
— Нам они тоже нравятся, — заявил человек, сплевывая грязно-бурую слюну под ноги киммерийца. — К тому же нам они приглянулись больше, чем тебе. Ты все понял?
— Даже более того, — сказал Конан, опуская красоток и властным движением отодвигая их за спину.
Желтозубый покачал головой.
— Сомневаюсь, что ты действительно все понял, — процедил он, и, вытащив кривой нож, бросился вперед, целя Конану в горло.
Киммериец перехватил его руку, вывернул ее и сломал. Желтозубый взвыл от боли, и его приятели, несколько ошарашенные поведением варвара, кинулись на помощь. Глаза их горели праведной жаждой мести.
Конан выхватил меч и издал леденящий душу львиный рык, которым мощногрудые повелители прайдов оглашают ночные саванны в стране Пунт. Даже полубезумные музыканты прервали свои игры и на несколько мгновений воцарилась гнетущая тишина, в которой остался единственный звук, делающий ее еще более тяжелой — стоны поверженного Конаном врага.
Разбойники побледнели.
— Мы еще с тобой встретимся, варвар, — пообещал один из них, с бельмом на глазу.
Конан пожал плечами.
— Это ваше право.
Разбойники подняли стонущего приятеля и под разразившийся общий смех покинули «Стойло Единорога». Музыка, топот, крики и многоязыкие разговоры возобновились с прежней силой.
— А ты лучше, чем я ожидала, — заявила черноволосая красавица.
Конан подхватил обеих женщин и, слегка изменив свои намерения, сразу направился с ними наверх, в комнаты для гостей, минуя стол с загрустившим в одиночестве Серзаком.
Тщетны были все усилия развлечь и развеселить его, тщетно в дыму благовонных курений изгибались перед ним танцовщицы с бубнами в руках, раскачивали полные бедра, блестели жемчугами зубов, обнажали, словно бы невзначай, свои смуглые груди. Серзак плакал, безутешные слезы лились по его изможденному, усталому лицу.
Шангара спала глубоким сном. Дневные заботы улетучились и к людям неслышно пришли видения — радостные или грустные, веселые или кошмарные: в зависимости от того, как спящий провел день, что ел перед сном и насколько почитал богов города и его благочестивых правителей. Прохладный мрак стоял в улицах и переулках, под мостами звучно пела вода. Ноги разъезжались по грязи. Здесь усердно поработал поливальщик, обильно увлажнивший дорогу, чтобы порыв ночного ветра не поднял пыли и не потревожил сна уставших людей во дворах и на крышах. Сады, тонувшие в темноте, дышали поверх заборов ночной благоуханной свежестью.
