— Я не об этом… Впрочем, ты же всё равно не посмеешь назвать меня глупцом. Даже если ты меня таковым считаешь. Наверное, иногда ты меня ненавидишь?
— Нет, господин. Ты сам себя ненавидишь.
— И вдобавок презираю. Самое лучшее из всего, что я заслужил, — это жалость моего слуги. Ты по-прежнему не хочешь принимать хармин? Я мог бы сделать тебя бессмертным. Почти.
— Мы и так бессмертны, абеллург.
— Упрямое, неблагодарное животное… Убирайся, оставь меня в покое.
Слуга поклонился и тихо вышел. Айнагур взял со столика чашу. Сладковатый аромат приятно щекотал ноздри. Сейчас ему будет хорошо. Пусть ненадолго и не по-настоящему… Всего лишь приятный сон, удивительно похожий на реальность.
Он опять увидел Цветочный павильон. Тот, что был в замке Линд. Айнагур видел его довольно часто. Наверное, потому, что некогда украшавшая этот павильон статуя стояла теперь у изголовья его кровати. Статуя из голубовато-белого сурдалина. Прелестный отрок с полураспустившимся бутоном лиммеи в руках. Эти водяные цветы напоминали здешние хаммели, только лепестки у них были слегка заострённые. Копии этой статуи красовались теперь в каждом валлонском поселении Сантары. Цветок считался символом солнца. Ещё сто шестьдесят лет назад один из известных поэтов Валлондола сложил гимн Эрину, в котором говорилось, что солнце родилось из чудесного цветка, распустившегося в руках бога. Айнагуру иногда это снилось. Бутон в руках статуи вдруг вспыхивал голубым светом и распускался, мальчик оживал и протягивал пылающий цветок Айнагуру.
«Возьми! — говорил он чистым и ясным голосом Ральда. — Почему ты боишься? Ведь ты же хотел».
Айнагур пытался взять цветок, но тот нестерпимо жёг ему руки, и Айнагур ронял его на пол. Однажды цветок разбился на множество осколков, из которых выросло много-много разных цветов, и комната превратилась в сказочную поляну. Айнагур был мальчиком-подростком. Он гонялся за Ральдом, а потом они долго лежали на мягкой траве, и тёплый ветер качал над ними нежно благоухающие бутоны…
А однажды все цветы превратились в язычки светло-голубого пламени. Они росли, разгорались… Вскоре весь павильон был охвачен огнём. Ральд спрыгнул в бассейн, но вода тоже превратилась в огонь, и юный лирн едва не погиб. Айнагур спас его. Он нёс его сквозь голубое пламя, прижимая к груди, задыхаясь от жары и от страсти. Он нёс бы его так хоть целую вечность…
На этот раз Айнагур снова спасал своего кумира. Надо было разбить лёд, пока Ральд не задохнулся. Лирны умеют плавать подо льдом, но он находился там уже больше часа, а поблизости не было ни одной проруби.
«Сейчас, сейчас», — бормотал Айнагур, изо всех сил долбя тяжёлым копьём твёрдый, как камень, лёд.
Потом он вынес Ральда на берег. Безжизненное тело юного лирна казалось голубоватым на ослепительно-белом снегу. Мокрые пряди облепили узкое бедное лицо. Неужели он мёртв?
«Я знаю, как ему помочь!» — раздался рядом звонкий, ненавистный Айнагуру голос.
Маленькая сантарийка, увешанная гирляндами лиммей, насмешливо улыбаясь, показывала Айнагуру плотно сжатый кулачок.
«Что там у тебя? — крикнул он. — Давай скорей, если это ему поможет!»
«Я отдам это только ему», — ответила девчонка.
«Но он умирает!»
«Он уже давно умер».
«Но я хочу оживить его!»
«Ты? Оживить? Да ты губишь всё, к чему бы ни прикоснулся».
Айнагуру хотелось прибить эту маленькую колдунью. Как она посмела сюда явиться? Здесь всё должно быть так, как хочет он, Айнагур.
Несносная девчонка наконец исчезла, а Ральд ожил. Ему захотелось нырнуть в прорубь. Айнагур не пускал его. Они долго боролись на скользком, гладком, словно зеркало, льду, а из проруби вдруг вынырнул килон и уставился на них своими огромными человечьими глазами. Айнагуру стало страшно.
«Не смотри на него, пожалуйста, не смотри», — умолял он Ральда, прижимая его к себе.
Нежное, прохладное тело отрока источало аромат лиммеи. Пьянея от этого запаха, Айнагур зарылся лицом в мягкие голубоватые волосы лирна и стиснул его в объятиях с такой силой, что тут же испугался. Мальчик казался хрупким, как цветок.
«Не бойся, ведь я давно уже умер», — прошептал Ральд, тихонько рассмеялся и исчез, а Айнагур остался стоять посреди замёрзшего озера, прижимая к груди полураспустившийся бутон лиммеи.
«Нет, ты не умер… Ты не умрёшь. Никогда. Я не дам тебе умереть…»
«Лучше оставь его в покое! — прозвенел над самым ухом голос маленькой колдуньи. — Тебе не надоело, абеллург?»
Он проснулся раньше обычного. Ещё только начинало светать. На душе было пусто, как и всегда после таких снов. Хорошо ещё, от этого питья не болела голова. Сиф варил его из корня ситхи и ещё каких-то трав по рецепту своей покойной матери. Во дворце многие баловались подобными вещами, но услугами Сифа пользовался только Айнагур. Никто об этом не знал. Главный абеллург всегда был бодр, подтянут и время от времени выговаривал тем, кто чересчур увлекался каким-либо дурманом.
Ситха считалась самой безопасной травой, но её частое употребление всё же сказывалось на здоровье. Сиф сводил её вредное действие почти к нулю. Его мать была колдуньей и знала толк в травах.
«Пропади они пропадом, все эти колдуны», — думал Айнагур, скорчившись на смятой постели.
Подушка и бельё были влажными от пота. Нынешняя ночь не принесла ему того наслаждения, которого он ждал. Проклятая маленькая колдунья… Мало того, что она пробралась во дворец, она ещё и вторгается в его сны. Теперь она уже всюду отравляет ему жизнь. У Айнагура до сих пор звенел в ушах её тихий насмешливый голосок: «Тебе не надоело, абеллург?»
Он четыре раза пытался её отравить. Похоже, ей не страшны никакие яды. Потом он заметил, что юная сантарийка любит подолгу стоять на самом высоком балконе северной башни — оттуда были видны горы Ингамарны. Его люди несколько ночей поливали сорбиновой кислотой скобы, прикрепляющие балкон к стене. Всё выглядело так, будто они насквозь проржавели и сгнили от дождей. Эту часть замка ужа давно не ремонтировали. Последние пять-шесть лет никому и в голову не приходило подниматься в холодную и сырую северную башню, которую со временем вообще собирались снести.
Девчонка ходила туда одна. Она любила уединяться. Люди Айнагура всё рассчитали точно — балкон должен был оборваться, когда она облокотится на перила. Так и случилось, а дальше… Айнагур видел, как она падала. Тяжёлый балкон, медленно снижаясь, парил в воздухе, словно пушинка, а она стояла прямая и спокойная, только её длинные волосы развевались на ветру. Слуги, подметавшие парк, так и обмерли. Они смотрели на неё, как на богиню. Балкон почти бесшумно опустился на каменные плиты аллеи.
