Лигиррийцы продолжали наступление.
Снова щелчок тетив — и еще полусотня стрел отправилась на поиски жертв. Секундой позже сработала первая ловушка — один из бойцов сбил неприметный колышек, и над дорогой поднялась «коса». Упругий ствол молодого деревца, густо усаженный остро отточенными деревянными колышками, тоже обильно смоченными «сирримской зеленью», буквально снес целый ряд застрельщиков, тела которых, пробитые кольями, силой удара отбросило на тех, кто двигался за их спинами. На дороге возникла свалка, в которую роем разъяренных ос вновь ударили выпущенные лучниками Харана стрелы.
— Быстрее! — наконец-то подал голос кто-то из командиров лигиррийцев, стремясь заставить застрельщиков продвинуться вперед и дать возможность линейной пехоте вступить в бой.
С трудом преодолев перегородивший дорогу клубок тел, в котором с каждой секундой становилось все больше мертвецов — лучники Харана не теряли даром времени, а яд, попав даже в самую маленькую рану, стремительно делал свое дело — застрельщики двинулись вперед.
Зрелище было жуткое — легкая пехота буквально выстилала путь своими телами. Но Харан не впервые сталкивался с войсками Сохм Ваэра и знал, что подобная тактика в отношении застрельщиков не является для его военачальников чем-то из ряда вон выходящим. В застрельщики набирают всякий сброд с юга, обычно из Архипелага Равварол. Выросшие в грязных деревнях и провонявших рыбой прибрежных городках, они едва знают, с какого конца браться за оружие, и командиры не слишком берегут их жизни — несмотря на чудовищные потери, желающих пополнить ряды застрельщиков на юге всегда хватает. И это неудивительно — при той нищете и перенаселенности, что сейчас царят на островах Архипелага, даже такая служба слишком многим кажется вполне достойной альтернативой… Но важнее всего то, что южане фанатично преданы Сохм Ваэру, и готовы на все ради обожаемого венценосного безумца.
Еще четырежды над дорогой поднимались «косы», и, полностью оправдывая свое название, выкашивали ряды нападающих. Бойцы проваливались в «волчьи ямы», а напор задних рядов был столь силен, что вслед за первым несчастным в каждую яму падали еще несколько человек. И если даже им каким-то чудом удавалось не напороться на колья, торчащие из дна, то смерть их была еще более страшной — они, с переломанными ногами и спинами, с сокрушенными грудными клетками, задыхались, умирая под тяжестью валящихся сверху тел.
Десятки бойцов падали с искривленными от боли лицами, когда шипы «ежей», которыми была усеяна дорога, протыкали подошвы сапог и башмаков, а вслед за ними и ступни. Их затаптывали свои же, рвущиеся вперед. А с неба продолжала дождем сыпаться оперенная смерть.
Полсотни лучников — это немного. Но когда на каждом шагу врага поджидает ловушка, когда он буквально шагу не может ступить, чтобы не напороться на шип, не получить деревянный кол в грудь или живот, не провалиться в «волчью яму», когда каждый локоть дается ценой смерти и крови, когда в сердцах и душах вражеских солдат стремление двигаться вперед борется с неистовым желанием спасаться бегством, у лучников появляется время для того, чтобы получше прицелиться и не тратить стрелы попусту.
А через несколько мгновений к лучникам присоединились и пращники. Ременные петли раскручивались, с гудением рассекая воздух, и отправляли в полет глиняные и свинцовые шарики-пули, небольшие каменные голыши.
Один из застрельщиков вырвался вперед, после того как перед ним упали сразу двое, сбитые с ног стрелами — и тут же небольшой, но тяжелый свинцовый шарик ударил ему прямо в лицо, проломив переносицу. Пехотинец рухнул как подкошенный, брызжа кровью из страшной раны.
Щелчки тетив, хлопки пращных ремней, гудение рассекаемого пулями воздуха, тонкий хищный посвист стрел, уносящихся на поиски жертв, тяжелое дыхание бойцов — все эти звуки сливались в какую-то странную и мрачную симфонию битвы. И где-то впереди, в глубине наползающих рядов лигиррийцев, вдруг родился еще один звук — низкий рокочущий гул.
— Держитесь! — закричал Энвальт, и тут же земля под ногами солдат дрогнула и заходила ходуном, точно в ее толще заворочалось какое-то гигантское существо. Сам маг, широко расставив ноги, стоял в нескольких шагах от Харана. Руки он держал перед собой ладонями вниз, кончики пальцев соприкасались, покрытое татуировками лицо исказилось от напряжения. Он медленно опускал руки вниз, словно бы вталкивая в землю что-то невидимое — пальцы дрожали, на лбу выступили бисеринки пота.
Наконец колебания почвы прекратились, и Энвальт раскрыл глаза.
— Хорошая попытка, — криво улыбнулся он. — Но неудачная. Слишком рано… А теперь мы им ответим…
Бойцы потрясенно выдохнули, да и у Харана глаза заметно округлились, когда, отзываясь на жесты Энвальта, из сгустившихся над лагерем лигиррийцев туч к земле протянулся сужающийся книзу хобот смерча, и начал слепо шарить по земле. Разлетелись в стороны палатки, обломки телег из обоза, а потом смерч замер — и даже через немалое расстояние и вой ветра до ушей бойцов донесся тонкий захлебывающийся крик: воронка вихря накрыла одного из вражеских магов. Крик поднялся до душераздирающе-высокой ноты, а потом все увидели, как в стороны разлетаются какие-то темные пятнышки неправильной формы — смерч разорвал вражеского мага на куски.
И в то же мгновение хобот смерча устремился по дороге вслед за лигиррийской пехотой. Бешено колотящееся сердце не успело сделать и десятка ударов, как в стороны полетели одетые в железо тела. Одни взлетали вверх и вновь обрушивались на дорогу, другие с чавкающим звуком падали в трясину, и над их головами с хлюпаньем смыкался ненадежный ковер из водорослей и трав, прикрывающий бездонные болотины, третьи, словно выпущенные из катапульт ядра, влетали в ряды пехотинцев…
Смерч бесновался над дорогой всего несколько мгновений, но этого хватило — нервы бойцов, и без того натянутые до предела, не выдержали, и лигиррийцы начали откатываться назад. Лучники еще продолжали стрелять вслед отступающим, все еще хлопали ремни пращей, но расстояние до врага увеличивалось, и все меньше стрел и пращных пуль находило цели, так что Харан скомандовал отбой.
Его пехотинцы, до которых дело так и не дошло, опускались на землю, снимая шлемы, расстегивая пряжки доспехов, ослабляя шнуровки. Лучники снимали тетивы, готовясь заменить их запасными, пополняли опустевшие тулы стрелами из толстых связок, стянутых волосяными веревками, пращники набивали поясные сумки пулями и окатанными водой каменными голышами.
Харан повернулся к Энвальту, и улыбнулся.
