Старший роднинец коротко и смачно ругнулся, помянув отца Владимира. Воин был в таком злобном отчаянии, что напрочь позабыл, кем приходится родитель Новгородца самому Ярополку. Варяжко еще раз обвел взглядом владимирскую семерку. Чуть заметно дрогнула грудь, выпуская тяжкий вздох. Нет шансов. Верная смерть! Все семеро — как на подбор (хотя, почему вообще «как»?) — крепкие, мускулистые, здоровые парни. Семь молодых острозубых волков, не привыкших упускать добычу. Вполне достаточно даже на такого матерого лося, как он. Позади него Мстивой аккуратным медленным движением положил меч на луку седла и поднял пустые руки. Боярин облизнул враз ставшие сухими и ломкими губы.
— И кто же будет хвастать, в Киеве, что сумел полонить самого Варяжко Ратмирича, прозванного за удалые дела Лихим?
Безусый заулыбался еще шире («Как только морда не треснет!… А глаза холодные и мышцы на руках — напружены» — машинально отметил боярин).
— Марышко, Паранов сын! Витязь князя Владимира, верный слуга и названный брат молодого Лешака Леонтьевича, или, как его иначе кличут, Алеши Поповича! Уж поверь… Лихой, многие проиграть мне за честь почитают!
— Что ж… — растягивая последние отмеренные Долей секунды, выговорил Варяжко. — Может быть ты и прав….
Сухо треснули рога чуть приспущенных луков, но каленые наконечники стрел продолжали целить в варяжков навороп, и натяга тетивы было достаточно, чтобы прошить их кольчуги насквозь. То были тяжелые дальнобойные луки, а стелы оканчивались узкими ребристыми наконечниками, предназначенные распарывать кольчужную сетку и глубоко утопать в горячих мышцах.
— …может быть… — выделяя голосом фразу, повторил боярин.
Это был сигнал, и все его поняли: и люди Варяжко, в пружинном напряжении ожидавшие приказа командира, и люди Владимира, чутко прислушивавшиеся к разговору. Но первые — на секунду раньше. Мстивой резко дернул рукой, из рукава вылетел узкий метательный нож с гладкой костяной рукоятью. На мимолетное мгновенье эта рукоять удобно легла в ладонь, ладно пристроилась — рука взлетала в ползамаха для броска — и тут же рассталась с умелыми пальцами. Тут же загудели, впиваясь в воздух, распластывая его, тетивы, сбрасывая с деревянных лежищ прямые древки остроклювых стрел. Варяжко вскинул круглый, окованный по краю бронзой щит.
Почти сразу со змеиной быстротой прянули обе сулицы Марышко…
За этот короткий миг, полный напряженного, стремительно раскручивающегося действия для двенадцати молодых людей произошло непередаваемо много.
Старший из роднинской тройки, не издав ни звука, повалился на шею своей лошади, ломая уткнувшееся в тело — аккурат чуть повыше нагрудника — древко. Его товарищ глухо вскрикнул, не в силах стерпеть боль: он успел прикрыться щитом, но стрела, выпущенная из мощного боевого лука, прошибла оборонь насквозь, пригвоздив и щит, и руку под ним к боку воина. Получил свою зазубрину и верный Мстивой. Едва нож вылетел из распрямившейся в выверенном броске руки, булатный наконечник распорол кольчужные звенья доспеха и впился в плечо. Стрела угадала немногим правее края щита.
Стрелок метил в горло и промахнуться с такого расстояния просто не мог: варяжкова кметя спас жеребец, рванувшийся навстречу вражескому воропу. Зато нож Мстивоя поразил неприятеля с примерной точностью, по рукоять утонув в левой глазнице того из владимировых лучников, что приберег свою стрелу для боярина. Эта — четвертая стрела — выпущенная уже мертвеющей рукой лишь скользнула по выпуклой стороне умело выставленного вперед щита, и ушла в сторону, напоследок хлестнув опереньем по лицу киевского витязя. Копья Марышко Парановича, искусно посланные сильными руками — два зараз, в разные точки, Варяжко исхитрился отбить. Одно отвел нижним краем щита, другое, предназначенное Сивушу, на лету отбил коротким взмахом своей сулицы.
Все уложилось в одну короткую полусекунду. Так молниеносно разворачивается змея, в единый миг распрямляя тугой изгиб тела в прямую струну. Еще полусекунда ушла на осознание молодцами и с той, и с другой стороны положения дел. Из пятерки воинов Ярополка невредимыми остались только двое — Варяжко и молодой поджарый роднинец вооруженный однолезвийным боевым топором. Еще двое были тяжело ранены. Против них же оставалось шестеро живых-здоровых владимирцев во главе Марышко — бойцом, с которым Варяжко даже один на один будет нелегко переведаться. Как не крути, расклад не в пользу ярополкового воропа.
* * *
Раненный Мстивой, вынесенный горячим жеребцом вперед, первым разменялся ударами. Он попытался достать Марышко, пока тот был безоружен, но не успел.
Богатырь, подвижный и быстрый, как пардус, мгновенно выхватил из ножен длинную печенежскую саблю, отбил метнувшуюся к горлу сталь и тут же атаковал сам со стороны раненного плеча. Мстивой неловко прикрылся щитом. Железо грянуло по гладкому дереву. Кметь дернулся от острой боли и не успел парировать следующий удар.
Добротная кольчуга зазвенела, выщербляя зализанную оселком сталь. Мстивой вскинул меч, навстречу новому удару, но снова опоздал. На этот раз застонали рвущиеся кольца, аккуратно переплетенные умелым и совестливым бронником…
Сивуш ворвался в кучку владимировых воинов, как буря. Таранный удар невысокого, но тяжелого и невероятно сильного жеребца заставил лошадь ближайшего наворопника, осесть на задние копыта. Варяжко с яростным кличем выбросил вперед сулицу, почувствовал удар, скрежет раздвигающихся под натиском наконечника пластин доспеха, рванул оружие обратно и тут же отмахнул назад, тщась тупым концом сулицы достать Марышко, чтобы хоть поколебать его в седле. Не вышло.
Эх! Понеслось-зазвенело!
Все мысли разом покинули голову киевского боярина, на душе сделалось пусто, в груди нестерпимо жарко. Прилетевший справа меч ссек наконечник сулицы. Ударом древка Варяжко мало не вышиб врага из седла, пользуясь заминкой, рванул из ножен свой знаменитый меч — на ладонь более длинный, нежели у остальных и тяжелый чуть ли не как булава: управлялся боярин с ним похлеще, чем другие богатыри с легкими сабельками. Недаром же слыл первым силачом-кулачником на весь Киев…
Тяжелое лезвие, гудя, выписывало в воздухе дуги и петли, с грозным лязганьем сшибалось с вражьими клинками, раз за разом отбрасывая их, атакуя зло и быстро.
Сталь ярилась, грызлась с ожесточенной яростью, выщербляя себя самое, умываясь снопами быстрогаснущих веселых искр. Сталь не умеет умирать. Для нее битва — лихая пляска, бешеные прыжки в густеющем от быстроты движения воздухе, короткие взлеты и падения, наполненные предсмертным завыванием, обрывающимся после сокрушительного столкновения. Без этого в ножнах тоскливо. Да и витязю радостно, когда в руках поет победную песню верный клинок. Но когда веселится, пляшет, лютует и поет мертвая сталь, умирают живые люди.
