– Смерть приходит нежданно, жизнь перед ней беззащитна. Никому этого не изменить ни молитвами, ни заклинаниями. Дети плачут, когда сталкиваются с ней, но взрослые сдерживают себя. Они вынуждены мириться с ней.
Его голос сорвался на последнем слове. Господин Отори был повергнут в горе не меньше, чем я. Лицо напряглось, а слезы все же капали из глаз. Я знал, по ком плачу, но его спросить не смел.
Я, должно быть, уснул, потому что мне виделся сон, будто ужинаю из той домашней чаши, изгибы которой знаю как свои пять пальцев. В супе был черный краб, он выпрыгнул из варева и побежал в лес. Я помчался за ним и вскоре потерялся. Попытался выкрикнуть, что заблудился, но краб похитил мой голос.
Меня разбудил господин Отори.
– Вставай!
Дождь кончился. Судя по солнцу, был полдень. В комнате душно, воздух тяжелый, недвижный. Набитый соломой матрац отдавал кислятиной.
– Не хочу, чтобы меня настиг Йода с сотней воинов только из-за того, что мальчишка сбросил его с коня, – добродушно проворчал господин Отори. – Нам нужно быстренько отправляться в путь.
Я ничего не ответил. На полу лежала моя одежда, постиранная и высушенная. Я молча надел ее.
– И как же ты посмел восстать против Садаму, когда боишься сказать мне и слово…
То, что я чувствовал по отношению к господину Отори, было не совсем страхом, скорей, всеобъемлющим благоговением. Казалось, один из божьих ангелов, или духов леса, или героев старых времен неожиданно возник и взял меня под свою защиту. Тогда я не смог бы описать его внешность, потому что ни разу не остановил на господине Отори прямого взгляда. Когда я украдкой ловил выражение его лица, оно всегда отвечало мне спокойствием – не суровостью, а скорее отсутствием чувств. Я и не знал, что он может улыбаться. Ему, вероятно, было около тридцати или даже меньше, выше среднего роста, широкие плечи. Красивой формы руки со светлой, почти белой кожей завершались длинными неугомонными пальцами, которые словно созданы, чтобы обрамлять собой рукоятку меча.
Руки господина Отори потянулись к оружию и подняли его с циновки. При виде этого действа я вздрогнул. Его меч наверняка познал мягкость плоти, жизненный сок крови десятков людей, слышал их последний крик. Я был напуган и заворожен.
– Ято, – произнес господин Отори, заметив мой трепет. Он рассмеялся и похлопал по потрепанным черным ножнам. – Он в одежде путника, как и я. Дома мы оба одеваемся более изящно!
Ято, повторил я про себя. Меч, который спас мою жизнь, забрав чужую.
Мы вышли из гостиницы и направились мимо горячих источников Хинодэ, отдающих серой, вверх по еще одной горе. Рисовые поля уступили место бамбуковым рощам, почти таким же, как вокруг моей деревни; затем пошли каштаны, клены и кедры. Лес испускал испарения от солнечного тепла, хотя кроны деревьев и не пропускали много света. Мы дважды наткнулись на змей: одна из них – маленькая черная гадюка, другая, покрупней, – чайного цвета. Она извивалась кольцами и сразу исчезла в подлеске, словно почувствовала, что Ято может отсечь ей голову. Пронзительно пели цикады – стонали со сверлящей монотонностью.
Несмотря на жару, мы шли довольно быстро. Иногда господин Отори отрывался вперед, и мне приходилось тащиться вверх по тропе чуть ли не в одиночестве, слыша лишь его шаги, нагонять его на вершине перевала, где он на время останавливался, созерцая горы, за которыми простирались новые горы, всюду покрытые непроницаемым лесом.
Мой спутник, казалось, знал дорогу через эту дикую местность. Мы шли дни напролет и спали по нескольку часов ночью иногда в уединенном фермерском доме, порой в покинутой горной лачуге. Если не считать тех мест, где мы останавливались, то людей на этом пустынном пути мы почти не встретили: лишь одного дровосека, двух собиравших грибы девочек, которые убежали, едва увидев нас, и монаха, направлявшегося к дальнему храму. Через несколько дней мы пересекли границу княжества. Крутые подъемы не закончились, однако чаще мы спускались. Показалось море, сначала отдаленным отблеском на горизонте, затем широкой шелковой лентой с островами, торчащими вверх, словно погрузившиеся в воду горы. Я раньше никогда не видел моря и не мог оторвать от него взгляд. Иногда оно казалось высокой стеной, которая вот-вот обрушится на землю.
Рука понемногу заживала, оставался лишь серебряный шрам на правой ладони.
Деревни нам встречались все крупнее, и наконец мы остановились на ночлег в поселении, которое могло быть названо городом. Располагаясь на мощеной дороге, шедшей между Инуямой и побережьем, он изобиловал гостиницами и харчевнями. Мы все еще находились на территории клана Тоган, поэтому всюду красовались три дубовых листа, и я боялся выходить на улицу, хотя люди в гостинице, как мне показалось, знали господина Отори. Уважение, с которым его встречали, сопровождалось каким-то более глубоким чувством, некоей преданностью, которая должна держаться в секрете. Они и ко мне относились с симпатией, хоть я с ними и не разговаривал. Мое молчание мало волновало господина. Сам он был немногословным человеком, погруженным в собственные мысли. Время от времени я замечал, что он изучает меня будто бы с жалостью. В такие моменты он словно собирался что-то сказать, но лишь бормотал: «Не обращай внимания, ничего не поделаешь».
Слуги постоянно сплетничали, и мне нравилось слушать их. Огромный интерес у них вызвала женщина, приехавшая прошлой ночью и остановившаяся еще на один день. Она направлялась в Инуяму, очевидно, чтобы встретиться с самим господином Йодой. Женщину, конечно же, сопровождали слуги, но ни мужа, ни брата или отца с ней не следовало. Она была милой, доброй, вежливой ко всем, очень красивой, хоть и зрелой – не меньше тридцати, – но путешествовала одна! Невероятно! Повар утверждал, что она недавно овдовела и едет к сыну в столицу, но старшая горничная сказала, что это все глупости, женщина никогда не рожала и замужем не была; и тогда мальчик-конюх, с полным ртом, сообщил, что слышал от носильщиков паланкина, будто у нее два ребенка: мальчик, который умер, и девочка, попавшая в заложницы в Инуяме.
Горничные вздохнули и сказали, что даже богатство и благородное происхождение не спасут от судьбы, на что конюх ответил:
– По крайней мере, дочь жива, ведь они члены клана Маруямы, у которых наследство передается по женской линии.
Эта новость вызвала немалое изумление и возобновила любопытство к госпоже Маруяме, которая имеет право на свои земли, на то, чтобы владения передавались не сыновьям, а дочерям.
– Неудивительно, что у нее хватает смелости путешествовать одной, – сказал повар.
Воодушевленный своим успехом, мальчик-конюх продолжил:
