— Ты еще и пьяница, — сказала она.
— Осторожней, хозяйка!
Я остановился двумя ступеньками выше и обернулся. Эска стояла в ночном халате с дрожащей свечой в руке, волосы были разбросаны как попало, темные брови хмурились над зелеными глазами разгневанной кошки, из-под кружев ночной сорочки выступала чертовски соблазнительная грудь.
— Как ты прекрасна, — вздохнул я.
Эска поняла меня буквально.
— Не выдумывай, — сказала она строго, — иди и уткнись в свою подушку, Заморыш.
— А в твою нельзя?
— Проваливай.
Уже в постели меня всё преследовали обрывки разговора с Джоло, и как всегда, когда наговоришь слишком много, появилось мерзкое чувство пустоты и собственной ничтожности. Что-то я не так сказал, что-то он не так понял, а ведь я совсем не то имел в виду, надо пойти и объяснить ему! Надо сейчас же вскочить и всё ему растолковать по-другому!.. И сон не шел.
4Я встал с чувством вины и с тяжелой головой и в который раз с завистью подумал, как хорошо быть молчуном. Потом вспомнил, что напрашивался к Эске в постель, и мне стало совсем плохо.
Она же была весела, как ни в чем не бывало. Я попросил у нее рассолу и мрачно потупился. Передник на ней был уже не засаленный, а свежий как лепесток лилии, платье новое, с накрахмаленными манжетами.
— Гостей ждешь? — спросил я зачем-то.
— У меня уже есть один гость, — усмехнулась она, — зачем мне больше?
— Если ты имеешь в виду одного беспутного типа, от которого разит как из винной бочки, то он не гость, а работник. Тебе телегу разгрузить или заделать крышу у сарая?
— Весной заделаешь.
— До весны ты меня сто раз выгонишь.
— Выгоню? — она уничтожающе снисходительно похлопала меня по плечу, — ну что ты, я добрая.
Крышу я ей все-таки починил. Пока возился три часа на морозе, дурь мою всю выдуло, голова прояснилась, руки одеревенели. Я отогрелся у камина, потом с удовольствием съел обед на кухне и разговорился с сыном Эски Домиником. Он был славный мальчик, только слишком робкий и застенчивый, что не удивительно у такой властной матери. Я смастерил ему игрушку из ореховых скорлупок и напевая вышел в зал в надежде встретить кого-нибудь из друзей.
Знакомых не оказалось. Эска стирала крошки со стола в поднос, она улыбнулась мне и склонилась над подносом, а в мою продутую морозным ветром голову пришла мысль, ясная как отполированный алмаз: «А ведь это всё для меня: и белый передник, и причесанные волосы… и разрази меня гром, если я, не имея ни гроша за душой, воспользуюсь ее расположением и пристроюсь как облезлый кот к господской кухне. Я, конечно, приколочу ей все полки и починю все дверцы в буфетах, но как был слугой, так и останусь. Я сам не переступлю через свое ничтожество. А вчера — то было спьяну».
Я остолбенел от своей роковой мысли, но меня вовремя дернул за рукав Доминик. Он уже сломал игрушку из скорлупок, и просил новую. Тут я вспомнил кое-что и повел его на чердак, в свою бывшую комнатушку. Там должна была быть моя любимая игрушка — пластинка-радуга, которую я подобрал на полу у доктора Орисио много-много лет назад. Пластинка переливалась тремя цветами: красным, зеленым и синим. Если удавалось сосредоточиться и увидеть все три цвета одновременно, начинали происходить неожиданные, но вполне безобидные вещи: падал стакан, открывалось окно, закипал кофейник… предугадать что-то было невозможно. Однажды, когда я экспериментировал с пластинкой, гусиные яйца в корзине стали лиловыми. Их выкинули, потому что решили, что они отмечены дьяволом. Я, конечно, отмолчался.
Со временем мне надоели эти сюрпризы, тем более что неожиданность исключала всякий замысел, кроме шутки. Я засунул пластинку в ящик с хламом и забыл о ней.
Она нашлась на старом месте. Доминик смотрел на нее без всякого интереса.
— Ты видишь радугу? — спросил я.
— Нет, — сказал он, — что-то зеленое.
— А синий? А красный?
— Не вижу, — признался он.
Я раскрыл оконце и выставил пластинку на свет. Я отчетливо видел три цвета: красный, синий, зеленый. Доминик поежился от холода и признался, что различает еще и синий, но, по-моему, врал мне, чтобы не разочаровывать. Он был славный мальчик.
— Странно, — сказал я и сосредоточился.
Окно с треском захлопнулось. Моя игрушка действовала.
— Сквозняк, — грустно сказал Доминик.
— Возьми, — я протянул ему пластину, — и попробуй все-таки увидеть все три цвета.
Он сунул ее в карман без всякого энтузиазма.
5Хозяйство у Эски было все-таки порядком запущенно. Я с удовольствием занимался починкой и подправкой и, кажется, вполне отрабатывал свою тарелку супа и крышу над головой. Пришлось побыть и вышибалой для особо разбуянившихся посетителей, и истопником, и водоносом.
Поздно вечером мы сидели с Джоло в уже опустевшей харчевне, и Эска обслуживала нас сама. Она как будто и не устала за долгий день. Лично я валился с ног. Джоло смотрел на нее грустно и покорно как преданный пес. Кажется, я начал понимать, почему он до сих пор не женат. Что-то в этом духе я ему и сказал.
— Да, — кивнул он, — всё жду, когда она согласится. Она стоит того, правда?
— Жди, — сказал я.
— А ты-то почему не женат, Кристи-Заморыш? Королеву ищешь? Или со смертью воюешь? Так наплоди детей ей назло — вот и всё!
— Непутевый я, и нет у меня ничего. Какие дети!
— Ерунда. Хозяин из тебя отменный, всё в руках горит, тебе надо только найти женщину с хозяйством и пристроиться, раз своего дела открыть не можешь.
— Да я, было, пристроился, — признался я опустошенно, — и женщину нашел, и сразу трех детей, и дом, и сад, и бакалейную лавку…
— Ну? И?..
— Это было в Араклее.
Мы выпили на этот раз совсем немного, но развезло меня прилично. Я даже не сразу сообразил, что происходит, кто вошел, и откуда такой до боли знакомый звук — бряцанье оружия. Голова моя сладко кружилась, словно плыла по волнам отдельно от тела, как арбуз по реке. Я обернулся медленно, спиной чувствуя приближающуюся жуть. Жуть заключалась в том, что пришли за мной.
Это были люди из охраны одной из самых знатных дам в Тиноле — графини Гринцинии Гальма, о которой я слышал, но которую никогда не видел. Никаких дурных слухов, кроме склонности к любовным приключениям, о ней не ходило. По нашим временам, когда что ни аристократ, то своего рода монстр с немыслимыми пристрастиями, это была просто удача. Оставалось только радоваться, что меня потащат к этой легкомысленной даме, а не к герцогу Навскому, например. Но больше радоваться было нечему.
