1Оказывается, это совсем просто — уйти, а потом вернуться. Вот так исчезнуть на целых шестнадцать лет, а потом вынырнуть как из небытия и войти в тот же город, на ту же улицу и в ту же харчевню, где всё свое детство мыл полы, драил чугуны со сковородками и спал на чердаке, мечтая о хозяйской дочке… Я вернулся, и ничего не произошло, не растаял снег под сапогами, не грянул гром, не взвыли разом все псы на цепях, и ничто не дрогнуло в морозном и застывшем воздухе маленького сонного города. Только свечками стояли дымы над крышами, да шумными стайками пробегали закутанные в тряпье дети, которым, впрочем, тоже не было до меня никакого дела. Я вернулся, другого дома у меня никогда не было и не будет.
В харчевне было тепло и влажно, пахло пивом и соленой рыбой, какой-то мальчик, вроде меня в детстве, старательно вытирал лужу на полу, краснолицые мужчины что-то шумно выясняли за столом. Ни одного из них я не узнавал. За стойкой разливала вино по бокалам тоненькая смуглая девушка, но не Эска.
Я присел на пустую скамью у дверей и задумался. Интересно, осталось что-нибудь от моей комнаты на чердаке? И хоть что-нибудь от меня прежнего? И вспоминает ли кто-нибудь об аресте моего хозяина? Никто не доказал, что это я его выдал, но никто не доказал и обратного… неужели эта грязь еще не отлипла от меня?
Я убегал как воришка, как последний трус, хотя ни в чем не был виноват, но поскольку в харчевне не было никого, кроме меня, кто мог бы подслушать это сборище (что я и сделал), всё на меня и свалили. Эска не поверила, но мне этого было мало, и я просто сбежал. Навсегда. И вот я здесь, я так ничего и не понял и никому ничего не доказал, я много видел, но мне нечем похвастать, я много имел, но у меня ничего нет.
— Разрази меня гром! — огромный верзила поднялся из-за стола, — это Кристи-Заморыш!
Я с наслаждением услышал свое детское прозвище и понял, что ничего не изменилось, время застыло в этом городе, и напрасно я убегал от него, стараясь всё забыть. Ко мне шел Альего, толстый карапуз Альего, разбухший в огромного детину. И костлявый юркий Фичьо с залысинами на лбу тоже подошел. И еще кто-то…
— Заморыш, это ты?
Я снял шапку, распахнул полушубок и начал разматывать шарф.
— Я, не видишь что ли?
— А чего так долго?..
Вот именно? Чего? Впрочем, не за бутылкой бегал.
— Нарыл алмазов?
— Чего?
— Говорят, ты на алмазные копи подался в Бургем.
— Они там все кончились, мне не хватило.
— Не может быть!
Я разделся и, как ни в чем не бывало, подсел к ним за стол. Сразу выпил кружку глинтвейна и заел телятиной.
— Ну? И как вы тут? Что нового?
— Да ничего нового.
Альего так аппетитно грыз колбасу, что ее хотелось отобрать и быстро засунуть себе в рот.
— А что стало с хозяином?
— С метром Юзестом? Так повесили его, увезли в Семисор со всеми заговорщиками и повесили. Теперь тут Эска хозяйка.
— Эска? Она здесь?
— Где ж ей быть!
— А кто ее муж?
— Муж? — Альего расхохотался, — зачем Эске муж? Она и так справляется! Деньги у нее есть, мозги тоже, силы хоть отбавляй, а если любви захочется, так тут всегда такого добра навалом! Эска живет себе как царица.
У меня двоилось в глазах, я видел его нынешнего, но одновременно и прежнего, щекастого, курносого, в ореоле золотых завитушек и все время с булкой. Я не мог на него злиться.
— А дети у нее есть?
— Да вон, сына прижила от какого-то заезжего.
Я посмотрел на мальчика, он уже расправился с лужей, сунул тряпку в ведро и скрылся в дверях, тихий как мышонок, ему было лет десять. Десять лет назад я служил у герцога Навского младшим охранником. Стоял на дверях и на воротах и молчал как бронзовый истукан.
Когда я увидел Эску, у меня тоже задвоилось в глазах. Вместо тоненькой, гибкой как кошка девочки, по лестнице немного развязной походкой спустилась располневшая женщина в засаленном переднике, она шаркала башмаками по полу, словно не хотела поднимать ног, но не от усталости, а от своего полного пренебрежения к окружающим. Она по-прежнему была хороша, всё так же сверкали кошачьей зеленью ее глаза, так же пышно лежали по плечам ее темные, не прибранные под чепец кудри, так же румянилась на щеках ее смуглая кожа, и улыбались вишневые губы.
— За что пьете, мальчики? — небрежно бросила она, проходя мимо, даже не вслушиваясь в ответ.
— За Заморыша, — ответствовал ей Фичьо.
Тогда она встала и удивленно обернулась. Я ждал этого момента и боялся его. Я не представлял, как посмотрю ей в глаза, и что вообще смогу сказать.
— Кристиан! — охнула она от неожиданности, но потом тут же взяла себя в руки и подбоченилась, — это где же тебя носило, хотела бы я знать?
Но это была уже игра. Я видел ее настоящую секунду назад. Я встал.
— Ты меня не выгонишь?
— С чего бы?.. Я давно хотела сделать из твоей клетушки кладовую, да всё как-то руки не доходили. Знаешь, сколько хлопот у одинокой женщины?
— Сама виновата, — фыркнул у меня из-за плеча Фичьо, — вышла бы за меня, никаких забот бы не знала. А я в молодости был ничего себе, кудрявый и стройный как молодой клен. Ты вспомни, Заморыш, разве нет?
Он был почти на голову ниже меня, и в его устах мое прозвище звучало особенно трогательно. Эска расхохоталась, похлопала меня по плечу и пошла по своим неотложным делам.
— Потом поговорим, Заморыш.
Я следил за ней как привязанный, моя голова невольно поворачивалась в ту сторону, где она появлялась. Так было всегда. Так осталось до сих пор. Ничто не помогло: ни время, ни расстояние, ни другие страны, ни другие женщины. Осталась глупая детская мечта о хозяйской дочке, недоступной не только по рангу, но и по причине своего неукротимого характера. Эска бесспорно была лидером, вокруг нее всегда кипела жизнь, она брызгала идеями как фонтан на площади Августина, а без нее было просто скучно. Я, Кристи-Заморыш, гордился тем, что дружу с ней, что она мне доверяет и в чем-то со мной согласна. О большем я и думать не мог.
Я часто спрашивал себя, кому же она достанется со своим независимым нравом, кого предпочтет, ибо выбирать-то будет именно она. Я мог перечислить не напрягаясь по крайней мере дюжину желающих привязаться к ней навеки. И возглавлял этот славный список я сам.
Добропорядочные соседки Эску не любили. Меня они почему-то считали примерным мальчиком и старались по-своему защитить от ее влияния. Старая, даже очень старая дева Ведбеда, самое нудное существо во всем Тиноле, раза три хватала меня за плечо костлявой рукой и сухо предупреждала, чтобы я держался от этой хулиганки и распутницы подальше. Кажется, на третий раз я произнес первое в своей жизни ругательство. Я назвал ее старой дурой.
