3
Виктор выпрямился, потер ноющую поясницу, со вздохом провел рукавом по взмокшему лбу. Вокруг, присев на корточки или согнувшись, трудились соседи по микрорайону, медленно продвигаясь, каждый вдоль своей борозды, по необъятному полю, уходящему за горизонт. То тут, то там раздавалось тихое пощелкивание. Низкое небо было затянуто сплошной облачной пеленой, в воздухе со странным сладковатым привкусом не чувствовалось никакого намека на ветерок. Было душно как перед грозой, и если бы не остававшаяся все такой же прохладной одежда, сил для работы хватило бы ненадолго. Хотя работа была не из самых тяжелых – не картошку копать, и не готовить огород к зиме, как приходилось Белецкому на даче у тещи. Всего-то и дела – расчистить кисточкой мелкую лунку, дно которой покрывает какая-то стекловидная полупрозрачная масса с сиреневыми прожилками, а потом тереть жесткой губкой это стекло до тех пор, пока прожилки не исчезнут. До щелчка. И переходить к следующей лунке. Очень похоже на «секреты», в которые играли в детстве: выкопаешь ямку, положишь туда цветок, этикетку или красивую пуговицу из маминой коробки, закроешь осколком стекла и засыпаешь землей, отметив место «секрета» каким-нибудь только тебе известным знаком. А потом придешь, докопаешься пальцем до стекла, протрешь окошко – и смотришь, любуешься сокровищами… Только здесь, на этом поле, сквозь стекловидную массу была видна всего лишь серая земля, и лунки шли одна за другой с полуметровым интервалом, прокопанные в неширокой борозде, оставленной каким-то здешним плугом.
«Старики на уборке хмеля, или Трудовой десант по оказанию помощи местным колхозникам в выращивании рекордного урожая», – думал Виктор, размеренно и с нажимом водя губкой по дну лунки. Иронизировать ему совершенно не хотелось, потому что из головы не выходила одна очень печальная мысль: их действительно захватили в качестве обыкновенной рабочей силы. И если это «десант» – полбеды, трудовые десанты рано или поздно возвращаются к месту основной работы; а вот если это пожизненное рабство…
Виктор оглянулся на зал метро, оказавшийся снаружи серым сооружением внушительных размеров наподобие аэродромного ангара, сравнил пройденный в приседаниях-вставаниях путь с тем расстоянием, которое оставалось до застывшей вдалеке белой фигуры, и вновь со вздохом вытер пот. Хотелось пить, хотелось есть, и тоскливо было чувствовать себя рабом на плантации.
В однообразной работе притупилось ощущение времени, и было трудно определить, час, два или все четыре прошли с того момента, когда им дали возможность покинуть «ангар». Белецкий вышел в числе последних и по царящей в толпе тишине понял, что ничего особенно страшного люди не обнаружили. Но и ничего особенно веселого тоже. Поле раскинулось от горизонта до горизонта, в каждой борозде, вытягиваясь в ровную линию, лежали нехитрые орудия труда – кисточка с длинной ручкой да бесформенная губка – и в нескольких метрах от первого ряда пленников возвышался безликий Кубоголовый в плащеподобном белом облачении.
– Мать честная, сейчас же он нас всех постреляет! – крикнул кто-то из вышедших последними. – Назад-то уже никак!
Белецкий обернулся. Ничего похожего на двери или ворота в стене ангара уже не было.
– Кончай орать, в душу тебя колом! – взвился над толпой простуженный голос командира Петровича. – Сейчас нам будут ставить задачу. Женщины, не толпитесь, не на рынке. Станьте посвободнее, места хватает. Послушаем здешнего начальника.
Но «здешний начальник» не стал ничего говорить. Он просто наклонился, протянул выскользнувшую из-под плаща длинную руку и взял кисточку и губку. Поднял над своей странной головой («Может быть, это не живые существа, а какие-нибудь кибернетические устройства?» – подумал Белецкий), поводя рукой из стороны в сторону, словно демонстрируя, а потом резко согнулся, как будто переломился, и показал, как пользоваться инструментами: кисточкой смахивать, губкой тереть. Раздался щелчок, Кубоголовый выпрямился и перешел к следующей лунке. Вновь при полном молчании наблюдающих последовала демонстрация приемов труда. Затем Кубоголовый положил инструменты на место и быстро зашагал прочь от ангара, будто потерял всякий интерес к столпившимся людям.
– Куда это он? – растерянно спросили из первых рядов, но никто ничего не ответил. Все молча провожали глазами удаляющуюся зловещую фигуру.
Дошагав чуть ли не до горизонта, Кубоголовый, наконец, остановился, резко взмахнул руками и застыл, словно превратился в памятник повелителю этих неярких мест.
«Господи, какой-то сюр в пролетарском районе…» Белецкий поежился. Однако он уже понял, что никакой это не сюр. И Кубоголовый – не памятник повелителю, а надсмотрщик. Надзиратель.
Сообразили это и другие, потому что в толпе раздался чей-то удрученный голос:
– Поздравляю вас, господа! Отныне мы – рабы.
– А пошел бы ты в задницу, – отозвался стоящий неподалеку от Белецкого протрезвевший копатель погреба. – Хрена я ему вкалывать буду! Пусть удавится, падла безмордая!
– Ироды окаянные! – запричитали в передних рядах. – И тут горбатиться заставляют!
– Отставить! – вмешался Петрович, выйдя вперед, туда, где недавно стоял Кубоголовый, и повернувшись лицом к толпе. – Товарищи, не надо делать непродуманных заявлений. Надо выполнять то, что от нас требуют, и ждать, что будет дальше. Сопротивляться, не подчиняться, не зная возможностей противника, есть занятие бессмысленное и пагубное. Пока надо подчиняться и пытаться сориентироваться в обстановке. Вот так.
– Бежать надо отсюда, а не плясать под их дудку! Прямо сейчас!
– Куда? – Петрович приподнялся на носках, цепким взглядом выискивая оппонента. – Думаю, если бы в данный момент существовала возможность побега или какого-либо сопротивления, нас не оставили бы здесь просто так. А если вокруг что-нибудь вроде минного поля? Нет, товарищи, пока необходимо подчиняться. По крайней мере, мы теперь знаем, чего от нас хотят. А дальше будем действовать по обстановке. Предлагаю разобрать инструменты и начать. Пока к нам не приняли меры.
Рубанув напоследок воздух рукой, Петрович поднял кисточку и губку и склонился над лункой. И бросил через плечо:
– Кстати, кто не будет работать, того, возможно, не будут и кормить. Неужели непонятно?
Слова Петровича произвели впечатление: толпа колыхнулась, глухо забормотала – и вот уже от нее неуверенно отделились первые группки, разбрелись по сторонам, подбирая с земли орудия производства. Кое-кто, последовав примеру Петровича, начал работать, другие вертели в руках и разглядывали кисточки и губки. Однако основная масса все еще продолжала нерешительно топтаться на месте.
