– Могли бы, козлы, и сортир поставить! – Смуглый парень плюнул и направился за ангар.
– Внимание! – мгновенно среагировал Петрович. – По нужде, во избежание конфузов, будем ходить группами, мужчины отдельно, женщины отдельно. Сейчас идут мужчины, затем пойдут женщины.
И постепенно прекратились причитания, вздохи и разговоры. Люди, длинной цепочкой растянулись по полю, принялись за работу – и воздух наполнился тихим пощелкиванием. Лишь пяток непокорных, среди которых оказались копатель погреба и босоногий плевальщик, остались сидеть на земле у стены ангара. А на горизонте все так же неподвижно белел Кубоголовый.
Белецкий переходил от лунки к лунке, расчищал и тер, тер и расчищал, и снова расчищал, и снова тер, и раздумывал над словами Петровича. В них был резон: наверное, действительно глупо сопротивляться, не зная, на что способен противник, и что последует за неповиновением. Правда, на головы «сачков» у ангара пока не сыпались громы и молнии, но кто его знает, как там будет дальше? Может быть, на самом деле оставят с голодным брюхом? Подойдет этот Кубоголовый и заявит на манер святого апостола Павла: «Если кто не хочет трудиться, тот и не ешь». Если он способен что-нибудь заявлять… Нет, не это главное. Главное – если в планы захватчиков вообще входит кормежка стариков на уборке хмеля. А вдруг там, за полем, овраг – и всех туда, вниз головой?..
Энтузиазма подобные размышления отнюдь не прибавляли, и Белецкий попытался думать о чем-нибудь другом. Завтра вот Танюшка вернется. Усталая, но довольная. Как всегда привезет своему ненаглядному какой-нибудь полезный сувенирчик. Порх в комнату, порх на кухню – а муженька-то и нет. Кавардак на балконе, супчик гороховый, не убранный в холодильник, прокис на плите… Знать, ускользнул муженек прямо в тапочках брать интервью у местной знаменитости – поэтессы или там художницы очередной новой волны – и задержался до утра… А муженек-то на самом деле вовсе не у поэтессы-художницы, а неизвестно где, на каких задворках Вселенной, помогает звездным братьям выполнять местную продовольственную программу. А братишки его потом в качестве благодарности – в расход… Черт побери, опять о том же!
Белецкий досадливо поморщился и ожесточенно заработал губкой. Попробуй тут о другом! «Все будет хорошо, только не думай о белой обезьяне». А если во-он она, эта белая обезьяна кубоголовая, торчит в поле пугалом, и Бог знает, какие у нее планы на будущее? Или какая программа в нее заложена…
И вот ведь какая штука получается – пороптали, поохали, посетовали на тяжкую долю, как при очередном повышении цен, да и принялись за работу. И он, журналист Виктор Белецкий, центрист, интеллигент, какой-никакой, но все же, ценитель духовного наследия и сторонник реформ, автор статей по проблемам возрождения национальной культуры, в студенческой своей молодости не уклонявшийся от острых ситуаций – он тоже здесь, бредет по своей борозде и покорно возится с этими проклятыми марсианскими лунками. И другие возятся. Никто не желает сыграть роль подопытного кролика, героя Великой Отечественной или супермускулистой кинозвезды, ударом кулака мигом решающей все проблемы. Что-то не видно желающих…
Уже начали сгущаться сумерки, когда самые «ударные» труженики – молодая женщина с роскошными черными волосами, перехваченными поясом от халата, и высокий сухощавый парень – поравнялись с замороженным Кубоголовым. Надзиратель, сразу оттаяв, взмахнул рукой, приблизился к насторожившейся паре, забрал инструменты и положил на землю. Затем неторопливо отошел и вновь замер перед неровной цепочкой медленно передвигающихся по полю людей.
– Хоть бы слово промолвил, идолище поганое, – с ненавистью сказала сноровисто работающая по соседству с Белецким остроносая женщина бальзаковского возраста, знакомая ему по стихийному базарчику напротив автобусной остановки, где она торговала семечками и сигаретами. – Машет ручищами, скотина, а сам как Муму глухонемое. Эй, ты! – внезапно закричала она, распрямившись и подбоченившись. – Ты нам жрать-то думаешь давать, а? Мы тебе что, роботы, без еды горбатиться?
Кубоголовый стоял, не шевелясь, и совершенно непонятно было, воспринимает он каким-то образом или нет это энергичное обращение. Равнодушие Кубоголового словно подхлестнуло остроносую торговку. Ругаясь себе под нос, она быстро закончила свою борозду, отшвырнула кисточку и губку и, выставив перед собой руки, бесстрашно двинулась на Кубоголового с явным намерением потрепать его за плащ. Ее не остановил ни предостерегающий окрик Петровича, ни испуганные возгласы женщин.
– Ты жрать нам будешь давать, остолоп? Ты жрать нам будешь давать? – гневно восклицала она, решительно приближаясь к инопланетному надзирателю.
– Валентина, не трогай его, он же всех нас сейчас укокошит, а тебя первую! – крикнула, отползая за лунку, какая-то женщина.
Не дойдя двух шагов до Кубоголового отчаянная Валентина вдруг коротко взвизгнула и резко остановилась, словно с размаху наткнулась на прозрачное толстое стекло. Стоявший неподалеку Белецкий видел, что надзиратель даже не шелохнулся, но женщина, прижав руки к груди, начала медленно оседать на землю, заваливаясь на бок. Несколько мгновений над полем висела не нарушаемая щелчками испуганная тишина – все, бросив работу, смотрели на первую жертву, – а потом Валентина зашевелилась, встала на четвереньки, молча отползла от Кубоголового, села и так же молча перекрестилась. Поморщилась, внезапно произнесла: «А ну его к черту, током бьет, зараза», – и стала деловито отряхивать свою спецодежду. Все вздохнули с облегчением.
Этот эпизод вызвал у Белецкого двойственное и противоречивое чувство: уныние, смешанное с оптимизмом. Уныние – потому что Кубоголового оказалось невозможно взять голыми руками, да что там взять – даже приблизиться. (Силовое поле? Экстрасенсорное воздействие?) Оптимизм – потому что безликий страж не убил безрассудную женщину Валентину, а просто оградил себя от ее посягательств. А значит, в планы захватчиков не входило уничтожение пленников. По крайней мере, пока, до окончания страды на этой марсианской или там альтаирской плантации. А значит – оставалось место надежде. Что-то можно было придумать, «сориентироваться в обстановке», по выражению Петровича, и перейти к действиям. Главное – оставалась надежда.
Ободренный Белецкий, забыв об усталости от непривычного труда, что называется, на одном дыхании прикончил оставшиеся лунки и тоже оказался в числе передовиков, которые, сбившись в кучку, утомленно лежали и сидели посреди бесконечного поля. Белецкий не стал присоединяться к ним. Вновь пробудившееся журналистское любопытство, усохшее было от монотонной работы, так и подталкивало его к Кубоголовому.
