— Возможно, — задумчиво протянул дед.
Как назло, в голову не шло ничего путного, что могло бы вытащить меня из этой передряги. Он же чокнулся, совсем обезумел, сошёл с ума. Это было как дважды два. С какой стати он вообще выдумал это состязание и более чем странный приз? Умри он завтра, Релад и Скаймина от мира камня на камне не оставят, тут же передравшись друг с другом. Убийства и войны затянутся на десятилетия. Ему ли не знать, не понимать этого. Однако за слабоумную здесь, по всей видимости, держали меня. Случись чудо, и завоюй я трон, Сто тысяч Королевств тотчас окунулись бы в бесконечную спираль разрухи и страданий. Уж он-то должен знать это.
Никому не под силу спорить с безумием. Но порой, уповая на случай, дар свыше и благословение Небесного нашего Отче, можно рискнуть расспросить безумца.
— Почему?
Старик кивнул, будто ожидал этого вопроса.
— Твоя мать, покинув нашу семью, лишила меня наследника. Ты выплатишь её долг.
— Она четыре месяца как в могиле, — огрызнулась в ответ я. — Какая в том честь, мстить мёртвой женщине?
— Нет, внучка, ничего общего с местью. Лишь вопрос долга. — Он махнул рукой, левой, и другой придворный отделился от толпы. В отличие от первого — да и от большинства царедворцев, чьи лица мне были видны, — знак на лбу его скалился перевёрнутым полумесяцем, словно пара хмуро насупленных бровей. Он опустился на колени перед возвышением, в кое врастало кресло Декарта (длинная, до пояса, алая коса свесилась со спины на плечо и ниже, мазнув вьющимися кончиками по полу).
— У меня нет надежды, что мать научила вас долгу, — сказал Декарта за спиной склонившегося в поклоне мужчины. — Она отреклась от своего, играясь со своим сладкоязычным дикарём. Я позволил это… потворстововал… и часто жалел о своём попустительстве. Я успокою своё разочарованное сердце, внучка, лишь вернув заблудшую овцу в овчарню. Не важно, выживешь ты или умрёшь. Ты — Арамери, и ты будешь служить, подобно всем нам.
Он махнул рукой рыжему.
— Подготовь её, и как можно лучше.
Вот и всё, и ничего более. Огневолосый встал и подошёл ко мне, бормоча, что мне следует пройти за ним. Собственно, это я и проделала. Так и закончилась моя первая встреча с дедом, и начался мой первый день как Арамери. Что ж, то был не самый худший денёк в моей жизни. Особенно, в сравнении с теми, что выдались позже.
Столица моих земель — Эрребейа. Древний камень, чьи стены поросли виноградником и охраняются зверьми, что никогда не существовали. Наша память не хранит год её основания, но только как столица она уже известна, по меньшей мере, две тысячи лет. Тамошний люд привык к медленному шагу и тихому говору — из уважения к поколениям, бродившими этими улицами ранее, — ну, или, возможно, до них просто не доходит потребность помянутой суеты.
Небесам — городу, имею в виду, — всего лишь пятьсот; его выстроили, когда пало предыдущее гнездо Арамери. Грубоватый, неотёсаный, одним словом, город-подросток. Мой экипаж проезжал самым центром, мимо проносились прочие кареты, под стук колёс и лошадиных подков. Людская толпа не просто двигалась, а одним непрерывным, бурлящим слоем покрывала каждый тротуар. Шумным, но не разговорчивым. Все они, казалось, куда-то непременно спешили. В густом воздухе со знакомыми запахами навроде лошадиного пота и болотной затхлости соседствовали и другие, едкие и приторные на вкус, приятные и мерзостные. И ни малейшего проблеска зелени в поле зрения.
* * *
О чём это я?..
Ах, да. Боги.
Не те, оставшиеся на небе, верные Пресветлому Итемпасу. Другие, не столь… благожелательные. Преданные. Не знаю, должно ли теперь именовать их «богами», ведь вера в них угасла. (А что вообще есть «бог»?) Наверное, мне стоит подобрать лучшее определение их сути. Пленники, проигравшие войну? Невольники? Рабы? Или то, вспомнившееся прежде, слово… оружие? орудия?
Орудия. Да, неплохо звучит.
Поговоривают, они где-то в Небесах, четверо, обретшие сосуд из плоти, запертые замком и чародейной цепью. Может, спят в хрустальных вместилищах, пробуждаясь лишь, чтобы быть свидетелями, как темница их будет отполирована и смазана маслом. Может, выставленные напоказ как диковинка, тешат видом своим почётных гостей.
Но иногда, иногда, хозяева призывают их наружу. И тогда множатся по миру загадочные поветрия, прокатываются по земле новые моры. А временами и целый город, вместе со всеми людьми, невесть как исчезает в одночасье. И являются однажды на месте горной гряды дымящиеся, неровные провалы.
Гиблое дело — ненавидеть Арамери. И посему ненависть наша на орудиях их, ибо радеть о них — пустая, ничейная забота. Да и кому сдался лишний призор? Оружие не заботят. Но и оружие не заботится.
* * *
Придворный, бывший моим спутником, представился как Т'иврел, дворцовый сенешаль. Ну, одно уже имя его говорило само за себя: полукровка, как и я (он сам подтвердил, пояснив, что смесок по крови от Амн и Кен). Кен, да будет вам известно, племя умелых мореходов-островитян, живущих далеко отсюда на востоке. И этот странный алый окрас достался ему от тамошних родичей.
— Леди Игрет, возлюбленная жена милорда, трагически погибла, совсем юная. Сорок с лишним лет уже прошло, — торопливо пояснял Т'иврел, покуда мы шли белокаменными залами Небес (по голосу и не скажешь, что проводник мой так уж и расстроен трагедией этой мёртвой леди). — Киннет о ту пору была совсем ещё крошкой, но ясно, подрасти она — и более подходящего наследника не сыскать. Так что Декарта, полагаю я, не считал нужным заводить новый брак. Когда она… ну, гхм… оставила семью, он переключился на детей своего покойного брата. Поначалу, кстати, их было четверо, самые младшие — Релад и Скаймина. Близнецы и заправляют семьёй. Увы, но их старшую сестру настиг несчастный случай (ну, так гласит официальная версия).
Я просто слушала. Полагаю, любые слухи о моей новоиспечённой родне не лишни. Ладно б ещё не столь шокирующие. Видимо, поэтому Т'иврел и поспешил просветить меня на этот счёт. Заодно он вкратце разъяснил мне новые обязанности, новые привилегии и новое имя. Йин Арамери. Йин Дарр более нет. А в нагрузку к имени — контроль над землями и несметное богатство. Большее, чем я могла бы себе представить. Регулярное присутствие на заседаниях Консорциума в заждавшейся меня персональной ложе Арамери. Высокое разрешение на личные покои в Небесах — и гостеприимные объятия матушкиных родичей. Лоно семьи, одним словом. Ах, да, и дозволение никогда больше не ступать на родину.
Мне доставило труда не удержаться на этом, последнем штрихе; Т'иврел, тем временем, продолжал:
