Брейн оказался ярым сторонником политики премьер-министра Чоури и прошлого Императора. Послушать о планируемых ими реформах было интересно, но слишком уж навязчиво и в розовых тонах описывал свои взгляды собеседник. С одной стороны, он желал реформ, которые власть якобы обязана провести (лично Онест ему должен, ага), а с другой — считал необходимым посадить «душителей народных свобод» на короткий поводок, как при мудром батюшке нынешнего правителя (правильно, зачем в смутные времена нужны полиция и спецслужбы?).
Аккуратные попытки напомнить о мятежниках, с которыми вообще-то необходимо бороться, небрежно отметались. Видите ли, сознательная общественность сама должна присоединиться к прогрессивному движению, а «юная леди» в силу молодости просто не способна этого осознать. Причём говорил мой визави с таким апломбом, что его хотелось пару раз приложить лицом об стол. Исключительно ради приведения в чувство. Вот зачем начинать беседу, если не готов принимать мнение собеседника во внимание? Немного обидевшись, под действием эмоций я эвфемистично намекнул, чем в отсутствие опоры на спецслужбы закончилась попытка реформ для родителей нынешнего мелкого правителя.
На этом разговор и спёкся. Владелец гостиницы явно не горел желанием развивать опасную тему, да и я, опомнившись, прикусил язык, не озвучив ничего, кроме иносказаний.
— Если меня будут искать, передайте, что я ушла проветриться и скоро вернусь.
— Здесь небезопасно гулять после захода солнца, особенно в восточных кварталах. К вам могут пристать бродяги или даже бандиты, — с некоторым беспокойством посмотрел на меня полуседой мужчина.
— Тем хуже для них.
Ступив на брусчатку улицы, я выдохнул:
— Уф. Раздражающий тип.
В целом хозяин гостиницы казался неплохим человеком, а мою антипатию вызывало несовпадение характеров, но раздражение от этого никуда не девалось. Как и тот факт, что я наговорил лишнего. Увы, но несмотря на память прошлой жизни и суровую школу нынешней, моему телу всего четырнадцать и это… сказывалось. Хотя справедливости ради стоило отметить, что память привыкшего к свободе слова землянина тут больше мешала.
«Надо было уходить сразу, как кончилась еда, а не строить из себя диванного политика», — с досадой думал я, шагая по дороге.
Наступающие сумерки затенили неухоженность местных улочек, но даже без обострённого духовной силой зрения я бы легко заметил, что для этого района наступили трудные времена. Некоторые фонари разбиты, зеленые насаждения выглядят запущенно, фасады части домов облупились. Да и запашок навоза ощущается сильнее, чем должен в местах, где улицы убирают качественно и регулярно.
Наблюдая за картиной упадка, сдерживаемого теми, кто по каким-то причинам не смог покинуть этот проклятый неудачей район, я вернулся к затронутой в разговоре теме смерти прошлого Императора.
На самом деле теория об отравлении Императорской четы (а если верить канону манги — самая что ни на есть реальность) очень популярна в околореволюционной среде. Представители одной из ячеек меня с ней и познакомили практически на заре карьеры.
Наивные люди! Я тихо хмыкнул, вспомнив ту миссию. Тогда мятежники хитро совместили свою базу и подпольную типографию под вывеской клуба любителей поэзии. Довольно оригинальная маскировка. Впрочем, судя по сплошь интеллигентным лицам, никудышным боевым навыкам и тому, что многие из бунтовщиков вместо того, чтобы драться или бежать, пытались «глаголом жечь сердца» пришедших по их душу убийц, маскировка их была не такой уж и маскировкой.
Они так увлечённо вещали, что мы служим узурпатору и убийце прошлого Императора, будто верили в то, что группа малолетних ликвидаторов мгновенно перекуется и бросится свергать «тиранию мерзавца-Онеста и его клики».
— Смешные, — улыбаюсь заросшему щетиной мужику, который целенаправленно двигался в моём направлении. Тот почему-то сбился с шага и сделал вид, что шёл мимо.
Конечно, полиция и разведка по мере сил боролись с неугодными нынешнему правительству слухами и их распространителями. И если бы до них дошла информация, что кто-то из благородных или приравненных распространял не одобряемые государством сплетни, такого говоруна взяли бы на карандаш и даже могли покарать… штрафом. «Суров закон, но он закон», как говорили римляне.
Пока дворяне не начинали плести откровенных заговоров или прилюдно оскорблять Императора, они могли болтать между собой практически о чём угодно. Вот для простонародья, особенно небогатых его представителей, которые не могли дать судье взятку, последствия невоздержанности на язык выходили намного печальнее. Имперское правосудие не ведало жалости к беззащитным. В зависимости от настроения юстициаров, незадачливый болтун мог получить наказание, начиная от кнута (плетями наказывали за менее значимые проступки) и заканчивая «высшей мерой», с формулировкой «за подстрекательство к бунту».
«Хорошие у нас в стране законы, справедливые!» — Хотя чему тут удивляться? Неравенство сословий перед законом — одно из его основных положений. В прошлом мире правящий класс также создавал правила для своего удобства, а не для эфемерного «блага страны», просто это не так бросалось в глаза.
Не то чтобы я хорошо подкован в Имперском законодательстве. Просто во время тренировок на смертниках некоторые из них любили поболтать и, перетряхнув воспоминания, из этой болтовни удалось вытянуть некоторые полезные моменты.
По непонятной причине каждый второй считал, что если он или она расскажет свою историю невинно осужденного, то его не станут убивать и отпустят. Глупая надежда. Разу к третьему-пятому нам стало уже плевать, как выглядела и что говорила живая кукла для отработки ударов. Вероятно, в этом заключалась одна из причин, почему им не затыкали рты — психологическая подготовка или что-то вроде того.
Удивительно, что я вообще вспомнил случай приговорённого к смерти за длинный язык. В тот момент мою голову больше занимали мысли, какой тортик приобрести в рядом стоящей кафешке — кремовый или вафельный, а не болтовня будущего трупа.
«Что-то ты совсем в воспоминания ударился, прямо как старик, — хмыкнул я, обходя по широкой дуге подозрительного вида и запаха лужу. Вероятно, действительно не стоило идти в восточную сторону, грязи становилось всё больше. — Хотя если сложить нынешние и прошлые года, то выйдет… да, около сорока. Совсем не юношеский возраст».
Для какого-нибудь крестьянина сорок — это уже дедушка, а шестьдесят — долгожитель. Землепашцы, насколько я знал, редко доживали и до пятидесяти. Голод, монстры, разбойники, отвратительная медицина и всё такое. Рабочие жили ещё меньше. Правда, если сравнивать себя с кем-то вроде генералиссимуса Будо, который в свои девяносто с хвостиком был бодр, силён и выглядел лет на пятьдесят, то я, даже сложив прожитые в обеих жизнях годы, так и останусь сопляком.
Да и вёл я себя, к сожалению, не как умудрённый опытом четырёх десятилетий человек. Наоборот, отдельные очевидные раньше опасности подсознательно перестали восприниматься всерьёз. Земная часть с трудом переваривала некоторые аспекты нынешней действительности. Опасный недостаток, с которым нужно бороться. Но, как говорила киногероиня из прошлой жизни, «я подумаю об этом завтра», а пока можно и расслабиться.
Вспомнив детскую песенку про школу, начинаю негромко напевать незамысловатый мотивчик, правда, изрядно переврав слова:
— Ловко смертников рубить и одежд не замочить
Учат в школе, учат в школе, учат в школе!
Императора любить, мятежи в крови топить
Учат в школе, учат в школе, учат в школе!
Пленных быстро допросить и жестоко их убить
Учат в школе, учат в школе, учат в школе!..
Так, изгаляясь над раздражавшей меня в бытность земным школьником песней, я размеренно двигался по улицам.
Вопреки предупреждениям Брейна, никто из обретающихся вокруг оборванцев и мутных личностей, которых действительно становилось всё больше, не спешил навязать мне своё общество. Видимо, хозяин гостиницы был несправедлив к этим людям. Ну, или тут сказалась сила тейгу, каплю которой я в качестве эксперимента излучал вовне.
