– Идти! В дом идти, по дорожке.
– А ты?
– А мне хода нет. Иди-иди. Сам справишься.
Борун опасливо попробовал дорожку носком сапога. Вполне надежная твердь, вроде каменная, только кажется слегка упругой и – он поцокал железной набойкой – звучит глухо. Он сделал шаг, потом следующий. Черная, как смоляной наплыв, полоса неведомого камня под ним не подалась, не зачавкала с людоедской жадностью. Непохоже, чтобы его собирались засасывать в зыбучие золотые пески и переправлять в самые дальние пределы нижнего мира.
– ...иди все время прямо, слышишь?
Голос прозвучал едва различимо, будто слабый отзвук эха. Борун оглянулся. Он сделал лишь несколько шажков и не сомневался, что ограда от него не дальше вытянутой руки. Но он ошибался. За спиной разверзался провал, необозримое ничто, океан мрака, по неразличимой поверхности которого, словно дорожка света от фантасмагорической черной луны, пролегла призрачная тропа. Страшно далеко, на самом краю видимости, золотилась узенькая полоска ограды, разорванная посередине. В разрыве подпрыгивала, размахивала лапками фигурка-песчинка, отбрасывающая на черное, без малейшего проблеска небо совсем уж запредельно черную – неподвижную, огромную, жуткую – тень.
– Боги и демоны!..
Закружилась голова. Борун зашатался, словно прочная вымостка под ним и впрямь была лишь иллюзией дороги, отблеском черного света на воде. В океане тьмы, окружавшей его, что-то жило, пыхтело, пофыркивало, что-то с треском раскрывало слипшиеся крылья, чесало когтями каменную чешую. Крупные – прямо скажем, очень крупные – создания наполняли ночь своим холодным дыханием, размеренным биением сердец, толкающих по жилам ледяную медленную кровь. Они не видели его, кто бы они ни были, эти тяжелые существа. Они лишь чуяли что-то звериным своим чутьем и оттого беспокоились, раздраженно порыкивали и взлаивали, не покидая своих лежбищ.
И все же было жутко. Борун, наверное, кинулся бы назад, если бы не странный фокус с расстоянием. Осторожно поворотившись туда, куда вел его путь, он вновь вычленил из мрака громаду спящего здания. Она словно бы еще увеличилась. Занимала весь горизонт и, чем дольше он всматривался, тем весомее, материальней становилась. Притягивала взгляд. Ждала его. Борун вытянул руки, ощупал пустоту перед собой и сделал шаг. Колоссальная сферическая масса придвинулась. Если бы на небе стояли звезды, она, должно быть, уже заслонила их все.
– Прямо, только прямо! Всегда! Слы-ышишь?..
Крик донесся из невообразимого далека. Борун заставил себя стряхнуть наваждение, вникнуть в то, о чем кричали ему с другого конца вселенной. Прямо, только прямо... Повторяя эти слова про себя, как заклинание – первое и последнее заклинание в жизни, – он двинулся вперед, не помышляя о бездне, через которую брел вслепую от одного края бесконечности к другому. Он думал лишь о том, чтобы ставить ноги строго в линию и делать одинаковые шаги, чтобы не отклониться ненароком в сторону. Оглядываться было бессмысленно. Вперед он не смотрел, уверенный, что цель все равно обманет его, приблизится почти вплотную или отодвинется к самому горизонту, лишь попусту его мороча.
Шел он целую вечность. И в одно из ее мгновений ладони Боруна встретили препятствие. Прикосновение больше ничего ему не сказало. Нечто под ладонями не ощущалось ни теплым, ни прохладным, ни гладким, ни шероховатым. Оно просто было перед ним. Стена. Он дошел.
– Я на месте.
Он произнес это, не повышая голоса, не надеясь быть услышанным, – просто буркнул себе под нос. Однако получил ответ:
– Молоде-эц! Теперь входи!
– Входить? – Борун в растерянности провел ладонью по преграде.
Она была совершенно ровной и цельной. Ничего, похожего на дверную ручку, вообще никакого зазора. И отчего-то чувствовалось, что это сплошное нечто простирается во все стороны. Проверять он не стал, боясь оступиться.
– Как, хотел бы я...
Рука, шарившая по стене, внезапно ушла в пустоту. Потеряв равновесие, Борун подавился раздраженным выкриком и нырнул следом за рукой. Испугаться он не успел. Под ногами была прежняя, слегка пружинящая твердь. Дорожка влекла его дальше, внутрь загадочной постройки. Борун оглянулся напоследок. Чудеса закончились, до ограды было ровно столько, сколько следовало. Прадед, нормального своего роста и без чудовищной тени, ободряюще помахал ему. Ухмылка у него была радостная, а взгляд странный – жадный, полный жуткого напряжения.
– Прямо, – выговорил он одними губами. – Только прямо.
Борун послушно кивнул и пошел прямо вперед.
Сначала это было все. Абсолютная тишина, темнота, отъединенность от всего живого в мире, настолько полным было ощущение безжизненности пространства вокруг. Лишь его опасливые шаги, звук которых казался оглушительным в этом безмолвии. Потом – и ведь ничего не произошло, ничто не изменилось – темнота перестала быть темнотой, так и не став светом, а Борун вдруг увидел.
От увиденного подломились колени. Оказалось, что он ощупью пробирается по узкой, не более шага в ширину, ленте-тропе, туго натянутой посередине пустоты. Какое счастье, что он не пренебрег советом идти прямо, только прямо! Что за участь ждала его, если бы он отклонился на полшага в сторону? Нога проваливается в никуда, растянутый ужас падения и кровавая лужица, паскудящая блестящее железо... Или нечто, лишь напоминающее его, потому что мир не видывал такого чистого, не припорошенного ржавчиной железа. Теперь Борун различал, что пустота имеет границы, что она заключена в отполированный шар невероятных размеров, который между тем казался совершенно и безукоризненно цельным. Словно выдули из расплава пузырь через трубочку. В центре сферы на дальнем конце тропы висел шар. Не гигантский, а просто очень большой. Он тоже отливал металлическим блеском, но не светлым, цвета расплавленного серебра, а темным, маслянистым. Временами по зеркальной поверхности пробегали судороги, идеальная форма начинала плавиться и течь. Казалось, какая-то упорная сила пытается смять, прорвать обуздавшую ее оболочку, прорвать и выбраться наружу. Но все длилось лишь мгновение, шар оставался невредим. Тяжелый, гладкий, он выглядел несокрушимым.
Путь к шару преграждал такой же правильный, отполированный, отблескивающий темным железом куб. Высотой по пояс Боруну, он был недвижен и мертв. Больше в гигантском нутре дома, сколько Борун ни оглядывался, сколько ни напрягал зрение, не было ничего. Тропа. Шар. Куб перед ним. Во всем этом не было ничего страшного – просто шар, просто куб. Но сверхчеловеческая природа того и другого ощущалась столь явственно, что сделать еще один шаг казалось худшим святотатством, чем зайти облегчиться в святилище.
