До сих пор Тевфик именовал Лаллу не иначе как «младшей женой господина», и в голосе его при этом звучало приличествующее ее положению уважение. Хадджадж мысленно усмехнулся: интересно, старик таким образом высказал свое истинное отношение к бывшей фаворитке или же подладился под настроение хозяина? А может, и то и другое совпало? В любом случае совет был неплох.
— Позаботься об этом, — кивнул он.
— Слушаюсь и повинуюсь. Полагаю, господин соизволит принимать своего гостя в библиотеке? — И, не дожидаясь ответа, старый слуга добавил: — Я уже повелел приготовить там чай, фрукты и вино.
— Спасибо, — также через плечо бросил Хадджадж, но уже у самого выхода замедлил шаг и распорядился: — Для министра поставьте альгарвейские вина.
— Вне всякого сомнения. — В голосе старика послышалась легкая обида: неужели господин считает, что о таких вещах ему стоит напоминать?
Хадджадж толкнул тяжелую деревянную дверь и вышел наружу. Как и все дома-крепости кланов, его дом вполне мог бы при необходимости выдержать длительную осаду. Но сегодня вместо атакующих полчищ у крыльца парился на солнце маркиз Балястро — совершенно голый, бледный и усыпанный с ног до головы бисеринками пота. Увидев хозяина дома, он изысканным жестом снял шляпу и грациозно поклонился:
— Счастлив видеть вас, ваше превосходительство!
— Взаимно, взаимно. И тем более я счастлив видеть, что вы прибыли к нам в закрытой повозке. Заходите скорее, пока мои повара не решили, что вы уже изжарились, и не поторопились подать вас в библиотеку на блюде, — улыбнулся Хадджадж.
— Во время нашей прошлой встречи вы изволили принять меня, соблюдая обычаи нашей страны, — маркиз со вздохом облегчения вступил в тенистый прохладный зал — толстые стены из кирпича-сырца прекрасно предохраняли от жары, — и я подумал, что, навещая вас дома я, по меньшей мере, обязан сделать ответный жест.
— Да, я наслышан о ваших подвигах на этом поприще, вы не первый раз появляетесь в таком виде. Кстати, вы единственный из дипломатов, кто позволяет себе подобное. И должен признать, вы делаете это с истинно альгарвейским щегольством. Но если уж совсем начистоту — для подобного костюма ваша кожа не имеет нужного цвета, и если вы слишком долго пробудете на солнце, она приобретет воистину недопустимые оттенки.
Говоря это, Хадджадж несколько покривил душой: он не мог относиться к наготе маркиза так же естественно, как к наготе своих соплеменников. И дело было не только и не столько в цвете кожи (о чем он заботливо предупредил Балястро), сколько в том, что его смущало выставленное на обозрение типичное для альгарвейца самоуродство. И как зувейзин ни пытался привыкнуть к виду обрезанных, они волей-неволей притягивали его взгляд и создавали неприятное ощущение, будто общаешься с калекой. И чтобы скрыть свои истинные мысли, Хадджадж быстро добавил:
— Причем вся ваша кожа и во всех местах!
— Да! О нем я и забыл! — подхватил шутку Балястро. — Как же мы позволим ему обгореть на солнце, когда у него есть столько других мест, где можно погреться!
В библиотеке, продолжая соблюдать зувейзинские обычаи, прежде чем перейти прямо к делу, маркиз завел неспешный разговор о литературе. Он не читал по-зувейзински и классические каунианские имена предпочитал произносить на альгарвейский манер. В остальном, однако, что немало удивило Хадджаджа, он выказывал Каунианской империи былых времен столь же много уважения, сколь мало выказывали современным каунианам его соплеменники. Министр иностранных дел Зувейзы сгорал от нетерпения, но спросить гостя о причинах подобного странного отношения все же не решался: тема была слишком связана с политикой для приличествующей обычаю легкой застольной беседы. Да и присутствие двух прислуживающих за завтраком девушек настраивало маркиза на весьма игривый лад. Из уважения к гостю своего господина Тевфик прислал в библиотеку самых хорошеньких прислужниц. Обе плутовки откровенно разглядывали тело маркиза и с трудом удерживались от хихиканья: то ли их веселил цвет его кожи, то ли факт, что в их присутствии он не мог сдержать естественного мужского возбуждения.
Балястро разглядывал их с не меньшим и все растущим интересом до тех пор, пока размеры этого интереса не выразились весьма откровенно. И тогда девушки, уже не сдерживая хихиканья, выскользнули из комнаты.
— Силы горние! — воскликнул маркиз, провожая их взглядом. — Как это вам удается, глядя на таких пышных прелестниц, не испытывать подъема… э-э-э… духа!
— Я уже старик, — пожал плечами Хадджадж, вспомнив насмешки Лаллы.
— Но уж не настолько! — возразил Балястро, отхлебнув из бокала. — Уж кто бы говорил!
Хадджадж тряхнул головой: как же уязвила его эта заноза! Но ведь альгарвеец-то прав! И уже спокойно, с достоинством ответил:
— То, что видишь слишком часто, вызывает привыкание и подавляет интерес.
— Да, что-то подобное я и предполагал, — кивнул маркиз, надкусывая пирожное. — Вот ведь жалость-то какая!.. Это у вас орешки кешью? Знаю-знаю. Они гораздо вкуснее грецких и миндаля.
— Очень любезно с вашей стороны. Немногие из ваших соплеменников согласились бы с подобным выбором. Сам я с вами полностью согласен, но ведь я вырос на кешью, и вкус их — вкус моего детства. Впрочем, — хмыкнул Хадджадж, — я вырос также и на финиковом вине, но предлагать его вам не считаю учтивым.
Маркиз в театральном ужасе замахал руками, словно отталкивал от себя кубок с вином:
— О, за это вам, ваше превосходительство, особое спасибо!
Наконец, когда пирожные и фрукты были съедены, чай и вино выпиты и разговор о литературе как-то сам по себе начал затухать, Хадджадж как бы невзначай спросил:
— И что же подвигло вас, господин, сегодня оказать честь нашему дому?
— То есть что, кроме хорошей выпивки в хорошей компании? — сощурился маркиз. Хадджадж кивнул в ответ, и альгарвейский министр продолжил: — Я полагаю, что в кампании по захвату Глогау мы могли бы рассчитывать на большую помощь Зувейзы, нежели та, что вами до сих пор предоставлялась.
Хадджадж нахмурился:
— И вы пришли ко мне с этим? Подобные вопросы должен решать ваш военный министр с нашими генералами в Бише.
— Уверяю вас, ваше превосходительство, что в наших с вами общих интересах нам следует быть предельно откровенными друг с другом! — внезапно вскипел Балястро. Сейчас он был самим собой — все его преувеличенно театральные жесты исчезли. Он говорил с искренним чувством. — Вы не хуже меня знаете, что ваши генералы только мутят воду, тянут до последнего и никак не могут решить, на чью же им, собственно, сторону становиться! И это их поведение можно объяснить лишь политикой вашего царя. Или же политикой вашего министерства иностранных дел, а конкретнее — вашей личной политикой!
