Егор указал на иконку учетника:
— Там написано, чей компьютер?
Настя, не давая себе времени на раздумья, щелкнула по иконке. Развернувшаяся программка выглядела нестандартно: показывала колонки с фамилиями сотрудников Службы Последнего Пути. Всех. В одной из строчек был даже Лука, который в Настином учетнике не высвечивался. Вместо имени владельца в заголовке стояла единица.
Настя вытянула из кармана телефон и набрала Луку. На глухое «алло» быстро спросила:
— Ты знаешь, у кого ты есть строкой в учетнике? Вместо имени — единица.
— У Павла, — сразу сориентировался Лука, но голос у него был странный, растерянный. — Но это уже не новости. Тут произошло... всякое. Лучше посмотрите, что там еще полезного: у Егора перед носом прокрути, он разберется. Мне пока не звони, — и дал отбой.
Настя вопросительно посмотрела на вставшего.
— Почему не новости? Может, нам надо…
— Делать, что говорят, — остановил ее Егор. — Лука пусть работает. Пока там... терпимо. Давай к делу. Павел. Ваш директор. Верно? Это ведь его кабинет выжгло?
— Да, — Настя придвинула к столу кресло для себя и рассохшийся табурет для Егора.
За Луку, который так быстро скомкал разговор, стало тревожно, внутри поселился мнительный червяк, который кусал за ребра и нашептывал срочно бежать и помогать. Но что тогда с порученным заданием? Еще неизвестно, где информация важнее — на погосте или тут. В конце концов, Лука не новичок — Великого червя на Скворцовском развалил. Да и Егор вроде как не заволновался, наоборот, не обратил на телефонный разговор внимания, хотя все слышал.
Аргументы были железными, но на душе все равно сделалось муторно.
— Категория?
— Вторая. Павел — он классный директор: зарплату индексировал, наворотов не жалел, составы, заготовки — все закупали первосортное. Не жадничал. С владельца вытрясал всякие штуки типа абонементов на спортзал или клубных танцев. К нам из других районов перевестись пытались из-за него. Ну и потому, что Лука у нас... Правобережная СПП самая крутая в городе. Была.
— Не помню никого с кличкой Павел. Вторую категорию я знал в лицо. Приезжий? — вставший уселся на табурет, оперся локтем на стол, оказавшись как-то разом ближе, и задумчиво посмотрел на Настю.
— Да. Из столицы.
Настя пощелкала по каталогам и папкам, не зная, за что хвататься.
— Ищи, что ближе лежит. И удобнее. Тут чужих не планировалась.
— Логично.
Первое, что попалось из полезного — фотографии. Похоже, скопированные с телефона. Лето. Павел. Сидит на корточках, вкручивает в гравий колышек. Гравий знакомый, серый. Рассоха. Будь она трижды неладна.
— Он?
Настя только кивнула. Следующие фото были скучными, но, наверное, важными — сплошные дорожки и колышки. На некоторых прилеплены стикеры с яркими черными цифрами.
Настя присмотрелась к цифрам и предположила:
— Похоже на координаты, вплоть до метра. Смотри, тут расстояние от каких-то точек, растут по мере удаления от объектива, а следом замеры уже между самими колышками.
— Модель. Схема. Вычисляли, где, кто и что лежит. Поэтому такая точность, — пояснил вставший, присмотревшись. — Ищи что-то похожее на общий план.
Настя снова полезла по папкам, а вставший, придвинувшись очень близко, внимательно всматривался в экран.
От него шло тепло, ровное, как от батареи. В выстывшем коттедже это было очень кстати, но все же смущало. Настя никак не могла оценить собственное отношение — с каждой минутой, проведенной по эту сторону жизни, Егор становился все больше похож на человека. И именно тут крылась главная проблема — как человек он Насте очень и очень нравился.
— А почему ты такой горячий? Как печь, — спросила она, чтобы отвлечься.
— Это не всегда так. Когда встал — было холодно. Потом нашел тебя — теплее. Чем дольше рядом — тем горячее. Проще думать, легче говорить. Если я буду далеко — стану остывать. Я не печь. Скорее, камень в печи.
— А Лука?
— От него слишком горячо, — вставший прищурился, и Настя только сейчас заметила, что глаза у него стали почти человеческие, даже пушок ресниц появился — тонкой игольчатой каемкой. — Рядом с ним все слишком быстро — слишком много помню, слишком много хочу. Я еще не решил… С тобой проще.
— То есть у нас обмен. Я об тебя в холод греюсь, а ты об меня. Бартер — это так неромантично.
— Зато полезно.
На рабочем столе ничего не нашлось, пришлось лезть дальше. Настя автоматом открывала папки и файлы, обдумывая сказанное. Вдруг у вставших некромантов совсем другой механизм самой нежизни? И вопреки всем церковным уложениям у третьей формы есть душа? И тогда выходит совсем худо: если только у некромантов есть шанс на вторую жизнь — особенную, странную, отрицающую все законы мира, но жизнь… Да их же перебьют от зависти, а потом потонут в собственных вставших мертвецах!
Егор уже сутки «греется» рядом с двумя упокойниками и все больше становится похож на прежнего себя. А если пойти навстречу — дать больше тепла? С нее ведь не убудет, а процесс ускорится.
Настя на пробу вплотную придвинула к вставшему локоть, так, что уперлась в горячую броню.
Выждала и осторожно положила ладонь ему на запястье, провела чуть выше, обхватила за предплечье и раскрыла мелкую печать, простенькую, для подпитки второй формы, когда физическое состояние — гортань сгнила или кости черепа разрушены — мешает той нормально общаться. Покрышка в кармане жилетки сразу нагрелась.
Вставший продолжил смотреть в экран, только взгляд у него стал рассеянный, расфокусированный.
— Может, так будет быстрее? — тихо спросила Настя, внутренне сжимаясь от собственной смелости. Видели бы сейчас ее подружки! Хотя нет, лучше бы никто не видел. Особенно Лука. — Ты только не…
Взгляд Егора утратил любую осмысленность, его качнуло вперед, и Настя неожиданно оказалась очень-очень близко — броня обжигала даже через толстый свитер и жилетку. Быть настолько близко она не планировала, но вставший вроде бы не делал дурного, только смотрел туманным взглядом куда-то Насте в шею.
— Егор…
Тот заворожено перевел взгляд куда-то в сторону, на стену, будто Настя внезапно стала невидимкой и он слышал ее, но не мог увидеть.
Настя положила вторую ладонь на нагрудник и, наплевав на последствия, активировала еще одну печать — не сложнее первой, но с фиксатором. Обе печати тихо гудели и светились под пальцами, отдавая энергию. Покрышка жгла карман.
Вставший молчал. Настя тоже.
В голове роились сумбурные мысли: что никто и никогда не подходил к третьей форме так близко; что яркая радужка глаз у вставшего стала темнее, около звезды зрачка появилась желтизна; что печати почему-то берут многовато для своего размера и надо бы убрать хотя бы одну ладонь...
Стоило об этом подумать, как взгляд у Егора стал совсем мутным, он потянулся вперед, наклонился и уперся точно лоб в лоб. Если бы он дышал, то сейчас она бы чувствовала его дыхание. Но чего не было — того не было. Пока. Настя внутренне сжалась пружиной, ожидая закономерного продолжения. Ну да, никто никогда не целовался со вставшими. В конце концов, и некроманты никогда не вставали, и раз уж произошло одно чудо — почему не случиться второму? Секунды текли, но ничего не менялось — Егор прижимался к ней, молчал и ничего не делал. Настя мысленно сосчитала до трех и, не давая себе больше времени на раздумье, дотронулась до горячей кожи — целомудренно поцеловала в щеку, около самого уголка рта, потом выдохнула и коснулась уже самих губ — легко и невесомо.
Егор крупно вздрогнул — всем телом, точно его током ударило, страдальчески оскалился и резко наклонился вперед, словно желая вмять себя в Настю или ее в себя. Отшатнулся, снова вжался и опять, явно через силу, отодвинулся.
Медленно моргнул и нахмурился. Между бровями появилась задумчивая складка, будто он старался вспомнить нечто важное и не мог. Веки дрогнули, опускаясь, прикрыли совсем яркую радужку. И то, и другое далось ему с трудом, но далось же! Настина интуитивная терапия сработала, эволюция третьей формы совершила разом рывок.
