Он встал с постели за час до рассвета — тихо, чтобы не разбудить пятерых братьев, спавших в одной комнате с ним, взял из сундука чистый белый хитон и спустился на кухню.
Толстяк Мерлон уже раскутывал большие круги сыра, обернутые в грубый холст. В дальнем углу Глендрин возился у печи, и пахло свежим хлебом.
— Рано ты нынче, — сказал Мерлон, увидев Экодаса.
— Не спится что-то, — признался тот.
— А я бы охотно прихватил еще часок, брат мой.
— Ступай, я поработаю за тебя.
— Будь благословен десятикрат, Экодас, — просиял Мерлон, обнимая его. Толстяк, в свои двадцать шесть уже начавший лысеть, отличался необычайной силой. Монахи подшучивали над его аппетитом, но на Мерлоне было не так уж много жира, если не считать живота, и Экодас едва не задохнулся от его хватки.
— Хватит, Мерлон, пусти! — просипел он.
— Увидимся за столом. — Толстяк зевнул и побрел прочь.
— Принеси мне ухват, Экодас, — попросил Глендрин, открывая дверцу печи. Экодас снял ухват со стены, прикрепил к нему рифленую железную лопату и подал пекарю. Тот подцепил на лопату три золотистых каравая и вынул их из печи, а Экодас, надев белые шерстяные рукавицы, сложил хлеб на длинный кухонный стол. Всего в печи было двенадцать хлебов, и от их запаха Экодасу стало казаться, будто он неделю не ел.
— Мерлон сбил масло, — сказал Глендрин, садясь к столу, — но, бьюсь об заклад, съел при этом не меньше половины.
— У тебя вся борода в муке — ты словно древний старец.
Глендрин с усмешкой отряхнул рыжую, расчесанную натрое бородку.
— Думаешь, эта женщина и вправду послана? — спросил он.
Экодас пожал плечами.
— Ели она и послана, то мне в наказание.
— Значит, десять благословений Мерлона будут тебе в самый раз, — хмыкнул Глендрин, грозя ему пальцем. — Мысли о плотском суть грех!
— А ты как с ними справляешься? — спросил Экодас.
Улыбка Глендрина померкла.
— Никак, — сознался он. — Давай-ка работать.
Они нарезали сыр, натаскали свежей воды из колодца и расставили на столе в трапезной тарелки, кувшины и кубки.
Экодас положил на поднос хлеб и сыр для Шиа, волнуясь при мысли о том, что опять увидит ее.
— Не могу найти яблочный сок, — сказал он Глендрину.
— Он у нас вышел еще вчера.
— Но я обещал ей.
— Значит, она будет презирать тебя до конца твоих дней.
— Дурак, — буркнул Экодас, ставя па поднос кувшин с водой и кубок.
— Смотри не задерживайся у нее надолго, — посоветовал Глендрин.
Экодас, не отвечая, вышел из теплой кухни и поднялся по холодной лестнице к комнате Шиа. Удерживая поднос левой рукой, он отворил дверь. Надирка спала на полу перед угасшим очагом в последних лучах лунного света, положив голову на руку и поджав ноги.
— Доброе утро, — сказал Экодас. Она тихо застонала, потянулась и села. Темные и блестящие расплетенные косы падали ей на плечи. — Я принес тебе завтрак.
— Ну как, снилась я тебе? — спросила она охрипшим со сна голосом.
— Сока больше нет, зато вода свежая и холодная.
— Значит, снилась. Хороший был сон, молельщик?
— Нельзя так говорить со священником, — упрекнул он ее.
Она рассмеялась, и он покраснел.
— Странный вы народ, колиши. — Она плавным движением поднялась с пола, села, подвернув ноги, на койку, отломила горбушку хлеба и стала жевать. — Посолить бы надо. — Он налил кубок воды и подал ей. Она коснулась пальцами его руки, шепнув: — Какая мягкая у тебя кожа. Как у ребенка. — Взяла кубок и стала пить.
— Зачем ты пришла сюда? — спросил он.
— Ты сам меня привел. — Она сунула палец в масленку и облизала его.
— Тебя послал кто-то?
— Да. Наш шаман, Кеса-хан. Чтобы я привела брата домой. Да ты и сам знаешь.
— Да, но я хотел спросить…
— О чем?
— Так, ни о чем. Ешь на здоровье. Настоятель хочет видеть тебя, прежде чем ты уйдешь, — он скажет тебе, где искать Белаша.
— Время еще есть, молельщик, — прошептала она, взяв его за руку.
Он отшатнулся, сказав с мольбой:
— Прошу тебя, не делай этого. Мне становится… как-то не по себе.
— Ты хочешь меня. — Это был не вопрос, а утверждение, сопровождаемое улыбкой. Он прикрыл глаза, пытаясь собраться с мыслями.
— Да. Но хочу верить, что само по себе это еще не грех.
— Грех?
— Дурной поступок… Что-то вроде преступления.
— Вроде того, как увести лошадь у своего брата?
— Совершенно верно. Это и есть грех. Всякая кража, ложь и всякий зловредный поступок — это грех.
Она медленно кивнула.
— Почему же тогда любовь — тоже грех? Разве это кража, или ложь, или зло?
— Грехи не ограничиваются этим, — сказал он, с трудом подбирая слова. — Нарушение правил или клятв — тоже грех. Каждый из нас здесь дал обещание Истоку, нарушать которое нельзя.
— Твой бог сам потребовал от вас такого обещания?
— Нет, но…
— Кто же тогда?
Он развел руками.
— Так у нас принято, понимаешь? Эти правила составлены святыми мужами много веков тому назад.
— Ага, значит, это написано в книгах.
— Совершенно верно.
— А у нас вот нет книг, поэтому мы живем как хотим: смеемся, любим и сражаемся. Животы и головы у нас не болят, и дурные сны нам не снятся. Наш бог говорит с нами из земли, а не через книги.
— Бог повсюду один, — заверил он.
— Нет, молельщик, не думаю. Наш бог сильный.
— Отчего же тогда он не спасет вас от готиров? — брякнул Экодас, не успев удержаться. — Ох, прости! Я сказал, не подумав. Пожалуйста, прости меня.
— За что же? Ты просто меня не понял. Наш бог — это наша земля, и она делает нас сильными. Мы будем сражаться и либо победим, либо умрем. Земле все равно, победим мы или нет, ведь мы одно с ней, живы мы или мертвы. Надиры — это и есть земля.
— Как ты думаешь, победа возможна?
— А тебе будет жаль, когда я умру? — в свою очередь спросила она.
— Да, — не колеблясь ответил он. Она придвинулась к нему, обняла его рукой за шею и коснулась губами его щеки.
— Глупый Экодас, — прошептала она и отпустила его.
— Почему я глупый?
— Проводи-ка меня к настоятелю. Я хочу уйти.
Нездешний сошел с вороного, пешком поднялся на вершину холма и лег на живот, разглядывая горную гряду, протянувшуюся с востока на запад через огромную Сентранскую равнину. Рваный прибежал и растянулся рядом с хозяином.
На север ведут три дороги; которую же выбрать? На северо-востоке лежит Дельнохский перевал, перегороженный новой шестистенной крепостью. Это прямая дорога на Гульготир и Лунные горы, но комендант крепости скорее всего предупрежден против Нездешнего.
