— Брать-то берут, — процедил Ангел, — но только затем, чтобы замучить до смерти. Мужчин, женщин и детей. Гнусный народ.
— Надиры не мучат детей, — сердито заявил Белаш. — Детей убивают сразу.
— Я собственными глазами видел! — рявкнул Ангел. — И не вздумай назвать меня лжецом!
Рука Белаша устремилась к ножу. Ангел схватился за рукоять меча.
— Мы между собой драться не будем, — твердо сказала Мириэль, кладя ладонь на руку Ангела. — Плохие люди есть везде, но только глупец станет осуждать целый народ.
— Ты не видела того, что видел я!
— Нет, видела. Перевернутые повозки, грабеж и побоище. Еще я видела, как твой отец прикрыл тебе глаза своим плащом. Это был страшный день, Ангел, но ты должен освободиться от памяти о нем. Она отравляет тебя.
— Не лезь в мою память! — вскричал внезапно он и ушел в трактир.
— Он носит демонов в душе, — сказал Белаш.
— Как и все мы, — добавил Сента.
— Ему было всего девять лет, когда он это видел, — вздохнула Мириэль, — и вопли жертв преследуют его до сих пор. Но он больше не помнит, как все было на самом деле, — а быть может, и тогда не видел всего. Плащ отца закрыл от него самое страшное, и он не знает, что в том набеге участвовали не только надиры. Были там и другие — в черных плащах, с мечами из вороненой стали.
— Кровавые Рыцари, — сказал Белаш.
— Да, наверное.
— Пойду посмотрю крепость, — сказал, вставая, Белаш. — Хочу видеть вблизи стены, обязанные своей постройкой моему народу.
Сента подсел поближе к Мириэль.
— Как хорошо остаться одним.
— Ты воображаешь меня на ложе, застеленном атласными простынями. Мне это не нравится.
— Это некрасиво — читать чужие мысли, — ухмыльнулся он.
— И тебя не беспокоит, что мне известны твои?
— Нисколько. Мне нечего стыдиться. Ты красивая женщина. Ни один мужчина не просидит долго с тобой без мыслей об атласных простынях, мягкой траве или свежем сене.
— Жизнь состоит не из одной животной похоти, — вспыхнула она.
— Почем ты знаешь, красавица? У тебя нет никакого опыта в подобных делах.
— Ни за что не пойду за тебя.
— Ты подсекла меня под корень, красавица. Почему? Ты ведь меня совсем не знаешь.
— Довольно и того, что я знаю.
— Чепуха. Вот, возьми меня за руку. — Он легонько сжал ее запястье, погладил пальцы. — Оставь в покос мои мысли и скажи: разве мое прикосновение тебе неприятно?
— Да, неприятно! — воскликнула она, отдернув руку.
— А вот и врешь, красавица. Пусть у меня нет твоего Дара, но я знаю, что ты чувствуешь. Отвращением тут и не пахнет.
— Твое самодовольство не уступает этим стенам, — возмутилась она.
— Да, это так — и не без причины. Я весьма одаренный молодой человек.
— Ты самодоволен, и для тебя не существует ничего, кроме твоих желаний. Что же ты можешь предложить мне, Сента? Только, пожалуйста, не говори, какой ты молодец в спальне.
— Как мило ты произносишь мое имя.
— Отвечай мне, мерзавец. И помни: я узнаю, если ты солжешь.
— Ты создана для меня, — улыбнулся он, — а я для тебя. Что я могу предложить тебе? Все, что имею, красавица, — прошептал он, глядя ей в глаза. — И все, что буду иметь.
— Я знаю, — помолчав, сказала она, — ты веришь в то, что говоришь. Но не думаю, что у тебя хватит духу исполнить все это на деле.
— Это, пожалуй, верно, — согласился он.
— Притом ты хотел убить Ангела и моего отца. Думаешь, я смогу это простить?
— Я надеюсь, — сказал он, и она увидела в его мыслях образ, который он пытался скрыть.
— Ты не хотел убивать Ангела! — потрясенная, сказала она. — Ты дал бы ему убить себя. Его улыбка померкла, и он пожал плечами.
— Не ты ли просила пощадить его, красавица? Я подумал, что ты его любишь.
— Ты ведь даже не знал меня тогда, да и теперь не знаешь. Как можно так швыряться своей жизнью?
— Не убивайся так. Старик и мне дорог. Я попытался бы обезоружить его или ранить.
— Он убил бы тебя.
— И тебе было бы жалко?
— Нет — тогда нет.
— А теперь?
— Ну… теперь да. Но не потому, что я тебя люблю. У тебя было много женщин, и ты им всем говорил, что любишь. Ты и ради них готов был умереть?
— Наверное, я всегда был романтиком. Но с тобой все по-другому, я знаю.
— Я не верю в столь внезапную любовь.
— Любовь — странное животное, Мириэль. Порой она кидается на тебя, как лев из засады, порой подползает медленно, неслышно…
— Как наемный убийца?
— Вот-вот, — широко улыбнулся он.
Ягунда наложил на лук стрелу и стал ждать, когда всадник покажется из-за деревьев. Пальцы у него застыли, но кровь кипела. Дренай тщательно выбирал дорогу, избегая тореных троп и пробираясь по узким оленьим, но Ягунда все равно заметил его. Князь велел ему засесть на горе Чазика и следить оттуда за югом — а с Чазики видно любого, кто вздумает пробраться на земли сатулов с Сентранской равнины. Такое доверие — великая честь, особенно когда тебе четырнадцать лет и ты никого еще не убил. “Князь знает, что я буду великим воином и охотником, — подумал Ягунда. — Потому и выбрал меня”.
Ягунда подал дымовой сигнал и стал спускаться вниз, пробираясь к первому месту засады. Но дренай свернул вправо, к перевалу. Ягунда перекинул лук через плечо и побежал ко второму укрытию, устроенному над оленьей тропой. Дренай там непременно появится. Ягунда старательно выбрал стрелу и надеялся убить чужака до того, как подоспеют другие. Тогда конь по нраву достанется ему, а это превосходный скакун. Ягунда закрыл глаза,. вслушиваясь, не раздастся ли мягкий переступ копыт по снегу. Из-под белого бурнуса стекал пот, во рту пересохло со страху. Этот дренай не из купцов. Он знает, куда едет и какой опасности подвергается. То, что он выбрал этот путь, многое говорит о его храбрости и уверенности в себе. Такого лучше убить с первого выстрела.
Из-за покрытых снегом деревьев не доносилось ни звука, и Ягунда решился выглянуть из-за валуна.
Ничего.
Но всадник должен быть где-то близко — Другой дороги нет. Ягунда передвинулся влево и высунулся. Опять ничего. Может, всадник повернул назад? Надо было ждать его в первом укрытии. Ягунда не знал, как быть. А может, дренай справляет нужду у дерева? Ладно, подождем. Сердце Ягунды билось часто, и он успокаивал себя. Конь просто великолепный! Он продаст его и купит Шоре шелковую шаль, а еще браслет с синими камешками, за который Зарис запрашивает такую несусветную цену. Как будет любить его Шора, когда он явится в дом се отца с такими дарами! Он станет признанным воином, охотником, защитником родной земли, и тогда уж не важно будет, что у него еще не растет борода.
