— Бабы после этого всегда глупеют, — сообщил Лафти в пространство. — Ну ничего, через несколько часов она придет в норму. А то уже догадалась бы сама, вообще-то она не совсем безнадежная.
— Замечательно! — обрадовалась Эстер, высвобождаясь из покрывала. Джинсы и кофточка были застегнуты криво, но она понадеялась, что в полумраке приглядеться к деталям будет непросто. — Спасибо, что избавил меня от мук совести — теперь я спокойно могу тебе заехать туфлей по физиономии.
Она покосилась на Вэла и замерла, не закончив движения. Фонарь бросал резкие тени на стены кубрика, и хотелось верить, что это просто обман зрения, что мрачное и внезапно постаревшее лицо с прежней непроницаемой маской дипломата ей всего лишь привиделось.
— Так что, господин Гарайский? — сбить Лафти с его вечного радостно-издевательского тона было невозможно. — Назовете имя пятого? А то я что-то запамятовал.
Темные глаза прошлись по нему взглядом, который казался гораздо тяжелее угрожающе поднятой босоножки, которую Эстер продолжала сжимать в руке. Но развивать свое отношение к происходящему в длинных фразах Вэл Гарайский не стал.
— Пятый — это я, — сказал он только.
— Ты?
Эстер попятилась, стукнувшись спиной о стену кубрика. В наступившей тишине единственные звуки исходили от действий Лафти, который сел на порожек, уместил рядом фонарь, нетерпеливо надорвал пакет с покупками и, вытащив оттуда большую соленую рыбину, поделил на три части прямо руками, положив на колени. Одну часть он гостеприимно протянул Эстер, которая не пошевелилась, уставившись на его руку так, словно ей протягивали змею.
— И ты… все это время… ты знаешь… где матрица Права? Ты все… знаешь про Бессмертие?
— Стелла, — Вэл заговорил с усталой безнадежностью, словно заранее был уверен в ее ответной реакции, — этого не знает никто из нас. Все разработки были уничтожены полностью… когда был закрыт Институт Бессмертия… по требованию великих Бессмертных и с полного согласия основателей Института.
— Но вы же зачем-то… встречаетесь, вы же как-то связаны друг с другом, ради чего? Подожди… — ее глаза расширились до предела, так что в зрачках ясно отразились два пляшущих огонька от фонаря на полу. — Вы все… отказываетесь от Бессмертия добровольно, из года в год, у вас так принято, как закон… Так ты поэтому?
— Стелла, успокойся, я прошу тебя, и послушай…
Эстер засмеялась в ответ.
Никаких истеричных нот в ее смехе не было, слезы не текли по щекам, и она не хватала ртом воздух, задыхаясь. Она расхохоталась вполне свободно и искренне и похлопала в ладоши, но что-то в ее смехе было такое, что даже Лафти перестал жевать и вопросительно на нее посмотрел.
— Очень жаль, что я не писатель, господин Гарайский. Иначе я бы обязательно выступила на вашем конгрессе с веселой сказочкой о том, как одна глупая девушка почему-то вбила себе в голову, что ее любят до такой степени, что готовы ей отдать самый дорогой подарок, который получали в жизни. А на самом деле этого подарка брать и не собирались и просто искали, куда бы его сплавить, тут эта девушка и подвернулась. Я бы, наверно, имела успех с таким сюжетом.
Вэл больше ничего не стал говорить. Он смотрел, не отрываясь, на пламя в фонаре, качающееся от легкого ветра.
Эстер надела туфлю, тщательно поправила все пуговицы и застежки, отряхнула сырые от воды джинсы и пошла к дверям. Лафти философски пожал плечами, когда она перешагнула через его разложенные припасы:
— И куда ты собралась на ночь глядя?
— Мне не терпится приступить к литературным занятиям, — отрезала Эстер.
— Ну-ну, мне кажется, что в Департаменте Охраны тебя заставят писать совсем другие вещи.
Но Эстер обратила внимания на его слова не больше, чем на холодный туман, начинающийся сразу за кормой, в который она намеревалась шагнуть.
— Кстати, вот еще очень потешная деталь — заодно эта девушка приобрела необычайно высокое положение, которого раньше не имела, и когда с ней спишь, можно все время самоутверждаться. Это всегда очень забавно выглядит.
Она перешагнула на узкий бортик канала и скрылась в тумане. Правда, повернув за угол и пройдя несколько шагов, остановилась и села на камни, обхватив колени руками и прижавшись к ним лбом.
Лафти снова пожал плечами, почему-то с легким смущением, которое странно выглядело на его физиономии, и задумчиво повертел в руках кусок рыбы, но откусывать дальше не стал.
— Что вы хотите? — неожиданно хрипло спросил Вэл.
— Да вот как-то сам не знаю… — задумчиво отозвался Лафти. — Есть почему-то расхотел. Даже на пиво не тянет. Может, чем заразился?
— Хорошо, я переформулирую вопрос. В чем ваша цель? Вы хотите уничтожить Бессмертие?
— Мы сами ничего уничтожать не можем, — серьезно сказал Лафти. — Нужно, чтобы люди сами этого захотели.
— Если я… поговорю с остальными… я сделаю все возможное, чтобы они согласились встретиться с вами, и может быть, совместно мы что-то придумаем. Но взамен вы мне должны пообещать одну вещь.
— Как сейчас помню, всегда любил давать обещания! Вот только с выполнением было хуже… этот процесс мне нравился гораздо меньше…
— Сделайте так, чтобы она не попала в Департамент охраны. Сберегите ее, у вас это получится гораздо лучше, чем у меня, — Вэл печально усмехнулся. — На встречу Клуба пятерых вы придете вместе со Стел… с Эстер Ливингстон, или встреча вообще не состоится.
С тех пор, как в мир пришло Бессмертие, Рождество отмечали особенно тщательно и готовились к нему повсюду так же, за полтора месяца до наступления, но главный и единственный смысл всего происходящего заключался в том, чтобы наверстать в еде и выпивке все, от чего воздерживались целый год и скупить на распродаже все, мимо чего целый год проходили со вздохом. Поэтому в Копенгагене, особенно на главных улицах, было подчеркнуто красиво, запах корицы и гвоздики доносился, казалось, даже от черно-белых плит тротуара, в окнах мигали бесчисленные огоньки свечей. Город был завернут в подарочную бумагу и казался сплошной витриной. Вдоль центрального променада перемещалась толпа. Мимо окна небольшого паба, устроенного в подвальчике на углу, постоянно двигались чьи-то ноги, не особенно различимые в сумерках, но мелькающие за занавеской как в театре теней.
Один из сидящих за столиком у окна неотрывно смотрел на это торопливое перемещение, положив подбородок на длинные скрещенные пальцы, Выражение лица у него было мрачное — но не озабоченное, как у многих мечущихся за окном бедняг, не способных сделать выбор покупки или решить проблему нехватки денег, а совершенно отрешенное. Второй, напротив, в окно не смотрел, а глубоко вдвинулся в кресло и благодушно улыбался. Причина его благодушия, скорее всего, заключалась в наполовину опустевшем кувшине с глинтвейном, стоящем перед ними на столике…
