– У нас в роду Пустышек не было! – запальчиво выкрикнул Алкид, еще не успевший до конца осмыслить то, что сообщил Хирон.
– И лошадей тоже, – тихо добавил Ификл.
– А прадед ваш, герои, кто был?
– Персей! – гордо ответили братья в один голос.
– А отцом Персея кто был?
– Зевс-Громовержец, – тоном тише произнесли близнецы. – Кронид.
– Так ведь и я Кронид! И Зевс – мой сводный брат, а заодно отец вот этого… – Хирон указал на приосанившегося Гермия («Вот этого?!» – недоверчиво ахнул Ификл, Алкид же просто показал Пустышке язык.) – Так что независимо от того, герои, кого вы считаете своим отцом…
– Наш папа – Амфитрион!
– Хорошо, Амфитрион, я же не спорю, – еле заметно усмехнулся кентавр. – Но, в любом случае, мы родственники. Хотите вы этого или нет.
Близнецы переглянулись.
– Ну ты – еще ладно, – милостиво разрешил Алкид Хирону считаться их родственником. – А вот этот…
– Нет у нас таких родственников, чтобы маленьких обижали! – базапелляционно закончил за брата Ификл. – Да и вообще – какой из него Гермес?! Грязнуля и прохиндей! И этот… как его? Ну, этот…
Гермий чуть не подпрыгнул, когда Ификл вспомнил наконец нужное слово – которое однажды подслушал у выпившего Автолика и потом повторил при маме, за что был нещадно порот Амфитрионом.
– Лукавый, покажи им, – еле сдержавшись, чтоб не рассмеяться, Хирон впервые назвал Гермия Лукавым.
И уставившиеся во все глаза на Пустышку близнецы увидели.
Они увидели, как сами собой исчезают грязные пятна с некогда нарядного хитона Гермия-Пустышки, как измятая ткань высыхает и разглаживается, быстро приобретая первозданный вид; а дырок теперь не нашел бы в ней и самый дотошный свидетель.
Они увидели, как неизменные, не знающие сносу Таларии[29] сами обуваются на Пустышкины ноги, трепеща призрачными крылышками, сливающимися в туманные полукружья; увидели, как их приятель-неприятель, смеясь, взлетает на локоть над полом и, вольно взмахнув руками, покидает пещеру. Снаружи Гермий проделал в воздухе несколько замысловатых фигур и, когда он опустился, в руке Лукавого шипели две змеи, обвивающие невесть откуда взявшийся жезл-кадуцей – всем известный атрибут бога-Гермеса, покровителя атлетов, путников, торговцев и воров.
Гермий рассеяно щелкнул змей по носу – и те исчезли вместе с жезлом.
– Достаточно? – осведомился Лукавый, подмигивая кентавру. – Или еще полетать?
– Ну вот, а мы еще жертвы тебе приносили, – непонятно почему обиделся Ификл.
– А он маленьких обижает! – добавил Алкид.
Тут ему в голову пришла какая-то мысль, и глаза мальчишки подозрительно заблестели.
– Вот вернемся домой – я твой жертвенник поломаю! – пообещал он опешившему Гермию. – Или лучше…
– Лучше навоза на него насыплем! – подхватил Ификл. – И подожжем… Пусть ест!
Много чего было бы обещано Гермию сейчас – но близнецов прервал неудержимый, наконец прорвавшийся наружу смех Хирона, чем-то похожий на лошадиное ржание. Кентавр хохотал от души, сотрясаясь всем своим могучим телом и схватившись руками за живот (человеческий, потому что до лошадиного руки не доставали).
Близнецы умолкли на полуслове, с недоумением глядя на хохочущего Хирона, Гермий не выдержал и тоже прыснул; не прошло и минуты, как к нему присоединились братья – и вскоре изумленные нимфы и сатиры Пелиона могли наблюдать всю четверку, буквально корчившуюся от смеха у входа в пещеру Хирона: мудрый кентавр, юноша-бог и двое смертных мальчишек – будущих героев Эллады.
14
– Ну что, мир? – осведомился Гермий, когда все устали смеяться и теперь без сил валялись на траве у входа в пещеру.
– Мир, – вяло махнул рукой Алкид.
– Мир, – согласился Ификл.
– Мир – это правильно, – поддержал Хирон. – И сейчас, когда все отсмеялись и помирились – у меня есть к вам, герои, пара вопросов.
– Ну? – одновременно повернулись к кентавру близнецы, разом забыв про усталость.
– Не «ну», а «каких», хотели вы сказать, – как бы невзначай заметил Хирон, чем сильно смутил мальчишек. – Первый вопрос к тебе, Алкид. Извини, что приходится возвращаться к неприятному, но – надо. Ты уже почти взрослый, ты поймешь.
– Я понимаю, – солидно кивнул Алкид, хотя по его виду было ясно, что он ничего не понял. – Надо – значит, надо.
– Так вот, Алкид… ты помнишь хоть что-нибудь из того, что делаешь во время приступов?
Алкид честно попытался что-либо вспомнить, на лбу мальчика проступили упрямые складки, но в конце концов он отрицательно помотал головой.
– Не вспоминается, дядя Хирон. Помню, как с Пустыш… с Гермесом о Миртиле говорили, а потом раз – и мы уже здесь, я лежу, а Ификл с камнем против Гермеса стоит. Все.
– Ну а что ты чувствовал в это время? Не помнишь – ладно, но хоть что-то… может быть, перед тем, как потерять сознание…
Алкид вздрогнул и затравленно огляделся, словно боясь, что Пелион сейчас исчезнет, и он опять останется один на один с безумием.
– Не знаю, – медленно протянул он. – Вроде я куда-то проваливаюсь, глубоко-глубоко, а вокруг темень, ничего не видно, и гудит все… кто-то меня держит, за руки хватает, сам весь скользкий и плесенью пахнет, а я вырываюсь, вырываюсь… и вырываюсь. Потом мне говорят, что я опять дрался или ломал что-то, а я ничегошеньки не помню. Слушай, Пустыш… Гермес («Да называй меня как хочешь!» – отмахнулся Гермий), раз ты бог – объясни, что это со мной? Или лучше – вылечи меня… пожалуйста. Что тебе стоит?
Столько сдержанной боли прозвучало в этой просьбе, что Лукавый не выдержал и отвернулся, еле слышно помянув Тартар такими словами, которые может произнести только бог и только сгоряча.
– Не трогайте его, – Ификл положил руку на колено брата и неприязненно посмотрел на кентавра. – Видите же, он не помнит ничего… лучше меня спрашивайте. Они – которые скользкие и плесенью пахнут – они тоже меня спрашивают. Только я им не отвечаю, кто я, а они тогда зовут Алкида и хотят, чтобы он был с ними. Чтоб тоже – скользкий… и чтоб помог им откуда-то выбраться. Тогда Алкид кричит и начинает на всех бросаться, а потом ничего не помнит.
Ификл глянул на Хирона сухими горячечными глазами.
– А я держу Алкида, – почти беззвучно прошептал мальчик. – Я его держу, а он вырывается… и те, кто его зовут – тоже вырываются… а я держу. Потому что иначе Алкид будет с ними, а я хочу, чтобы он был со мной.
– А кто эти «они»? – спросил Алкид.
– Они… – Гермий немного помолчал, раздумывая. – Они очень старые, мальчики, очень-очень, и потому… непонятные. Их действительно заперли, но не в этом дело, а в том, что они – не такие, как вы. Они даже не такие, как мы.
