— Ага… Сам сбегаешь, а меня к ней снова под начало… — И Вьюн пояснил — Его жена мне сестрой старшей приходится. Ладно уж, к вечеру соберусь. Ну что, пошли, что ли, мои кладовые опустошать.
Вскоре трое путников покинули полянку с моховым холмом; Амариллис сердечно распрощалась с Вьюном, с которым успела подружиться и для которого припомнила не один рецепт из тех, что сама узнала от Веноны. Они двигались на юг — так что Амариллис не изменила той, почти придуманной тропке; шли, не торопясь и не медля. Ночевали в легких шалашиках, в корнях деревьев, вставали засветло, останавливались затемно. Разводили маленькие, почти бездымные костерки, чтобы заварить в котелке пучки собранных по дороге трав, запечь на углях тушку подстреленного Багульником рябчика или съедобные корни. Через пять ночей, в самом начале шестого дня Амариллис заметила, что почти придуманная тропка исчезла — и лес закончился. Это была не вырубка, не просека — опушка, за которой в утренней дымке проглядывались редкие перелески, разделявшие поля, плавные линии холмов.
— Ну вот… дальше ты сама. — Моховик переступил с ноги на ногу. Было заметно, что лесовички чувствуют себя неуютно. — Большие леса закончились. Там — редколесье, а значит, — люди. Поспешай, тебе нельзя одной оставаться. Удачи тебе, цветочек…
— Не знаю, как и отблагодарить вас. — Амариллис развела руками. Ничего ценного у нее не было, разве что только подвеска черного золота, изображающая танцовщицу Нимы, но это украшение слишком много значило для нее и отдать его она не могла.
— Как отблагодарить-то? — Моховик усмехнулся, отступая вглубь леса. — Выживи. Просто и только — выживи, цветочек.
И лесовички бесшумно исчезли. Амариллис еще с минуту постояла у опушки, вглядываясь в тень деревьев; казалось, что все произошедшее только почудилось ей, — уж очень неправдоподобно добрыми и бескорыстными были ее проводники… как в старой сказке. Но лежавшие в котомке маленькие лепешки, баночка с мазью и мешочек с порошком («Мало ли что… вдруг и пишог сгодится») подтверждали реальность случившегося. Помедлив еще немного, девушка поклонилась и повернула в сторону холмов.
По открытым местам идти оказалось труднее; Амариллис старалась прятаться от солнца в тени перелесков, но иногда ей приходилось переходить заросшие высокой травой луга. Ноги вязли в траве, голова кружилась от жары и запаха цветов, живот ощутимо потяжелел и как-то опустился. Дышать после этого стало легче, но Амариллис поневоле заспешила — ребенок давал ей знать, что вскоре запросится на свет. Поэтому она не прекратила идти даже после захода солнца. Вскоре после того, как стемнело, она прошла негустой сосновый борок, вышла на дорогу. Места казались ей смутно знакомыми, будто виденными не то в далеком детстве, не то во сне. Теряя последние силы, она дошла до каких-то зарослей и опустилась наземь. И тут поясницу ее опоясала резкая боль, будто сомкнулись стальные челюсти капкана. Амариллис охнула — она не ожидала, что роды начнутся вот так сразу, без предупреждений в виде нудных, тянущих судорог. Девушка расстелила плащ, оторвала от платья изрядный кусок, укоротив его до колен, — чтобы было во что завернуть младенца. Она подняла голову — небо, прежде такое ясное, усыпанное крупной солью августовских звезд, померкло, его заволокло тучами… на лицо Амариллис упала первая капля теплого дождя. Луна, не спрятавшаяся за пологом туч, выглядывала половинкой бледно-золотого лица. Ну, а поскольку Амариллис не успела привыкнуть к страданию и смириться с его неизбежностью, следующая же волна боли заставила ее закричать.
— Господин!.. Господин!.. — слуга, заглянувший в комнату, был встревожен, почти напуган.
— Ну что там такое стряслось? — ответил ему резкий, недовольный голос.
— Господин, простите, но оборотень-то снова объявился! Да где, чуть ли не у ворот! Где-то в саду воет да кричит, сторож перепугался, за подмогой прибежал. Что делать-то будем, господин, а?
— Ох ты… — выругался старик, сидевший в кресле у камина. — Оборотень… Воет… Олухи вы все, как я погляжу. Какой оборотень на убывающей луне, голова твоя садовая?! Небось из Озерков кто забрел да с перепою песни голосит. Ну пошли, пошли… зови слуг, глянем, что там за страшилище.
Как сквозь сон Амариллис видела рыжий, рваный свет, плавающие в тумане пятна. «Факелы…», догадалась она, «откуда?..» Кто-то осторожно приподнял ее голову, поворачивая лицо к свету.
— Неужели?!.. цветочек мой… — голос, дрогнувший, пресекшийся, не был незнакомым. Амариллис отвела с глаз пряди мокрых волос, прищурилась, всматриваясь в говорившего.
…Ничуть не изменился. Разве только больше стало соли, чем перца, в волосах. А так — все тот же клевачий петух, ядовитый стручок. В чью честь Амариллис назвала своего первого сына — Арчеш Мираваль. Но не успела ничего сказать, задохнувшись от боли. Она едва осознавала, что ее поднимают, несут куда-то, потом почему-то прекратился дождь и стало теплее. Все это было неважно, Амариллис поняла, что наконец-то может не думать о том, что будет делать потом, когда все это закончится. У нее и без того было чем заняться в последний день лета…
Глава седьмая. Должник Арчеша Мираваля
… Как это хорошо и правильно — выспаться, как следует выспаться после трудов, утомивших и отнявших все силы. Как сладко вытянуться на чистых, прохладных простынях, опустить голову на пахнущую мелиссой подушку, смежить веки и улыбнуться первому сну. Как же это приятно — засыпать в безопасности, с осознанием выполненного долга, зная, что рядом тот, кто защитит и не выдаст.
Амариллис проспала, казалось, целую вечность. А когда проснулась — было позднее утро, заглядывавшее в окно теплым ветром и ароматами поздних цветов. Она открыла глаза, осмотрелась — светлая, просторная комната, стены, обшитые деревянными резными панелями, простая мебель… Рядом с кроватью девушка увидела колыбель, возле которой сидел ее давний знакомый. Заметив ее пробуждение, старик радостно заулыбался, приподнялся, подавшись поближе к своей любимице.
— Проснулась? Вот и славно… Хвала богам, Амариллис, что дорога привела тебя к моему дому… Кто знает, что случилось бы… — тут он оборвал себя. — Это судьба, цветочек. Второго сына рожаешь в Серебряных Ключах. Благословенны будь они до скончания веков!.. — с этими словами он наклонился над колыбелью, взял спеленутого младенца и подал его приподнявшейся Амариллис. Он смотрел, как она берет на руки маленькое, теплое тельце, смотрит на него — изумленно, распахнув глаза, словно не веря им, как осторожно прижимает к груди своего сына, едва осмеливаясь прикоснуться губами к его умилительному и сердитому личику… Смотрел, незаметно смахивая слезы. Когда Арчеш нашел Амариллис ночью, под дождем у живой изгороди своего сада, поначалу он своим глазам не поверил. То, что девушка была жива, он знал — уж очень догадлив был. Но что она вот так, из ниоткуда появится в его поместье… Арчеш думал, что она где-то под надежной защитой своего эльфийского лорда и вряд ли когда захочет вспомнить, паче того, посетить эти места. Слишком ей солоно здесь пришлось.
