Варн хмыкнул с грустной насмешкой.
— С равной вероятностью правы предположения, что сменились имена и названия, а язык остался прежним.
— Есть и такая гипотеза? — удивился Туал.
— И много других, — кивнул Варн. — И все они непроверяемы и недоказуемы в силу отсутствия источников…
— Которые старательно уничтожались, — закончил фразу Туал. — Каждая новая династия начинала с того, что уничтожала документы предыдущей.
— Историю пишут победители, — повторил Варн. — Но вернёмся к вашей работе.
Дверь кабинета внезапно распахнулась.
— Дедушка… Ой!
Влетевшая первой в кабинет девочка в форме Академической женской гимназии остановилась и, смущённо-кокетливо улыбнувшись, присела в правильном церемонном реверансе. Вошедший следом мальчик в форме Университетского пансиона вежливо склонил голову, приветствуя гостя, а в дверях стоял и улыбался юноша в мундире Политехнической Академии. Дети Кервина — догадался Туал. Ну, конечно, завтра начинаются новогодние каникулы. Варн строго посмотрел на внуков и улыбнулся им.
— Надеюсь, всё благополучно.
Это не было вопросом, но все трое дружно закивали.
— Тогда идите к бабушке. Всё расскажете потом.
Дружные кивки, ещё один реверанс и лёгкий полупоклон, и дверь закрылась.
Туал посмотрел на профессора и медленно, как будто что-то преодолевая, сказал:
— В университете появился новый… очень радикально настроенный…
— Я слышал о нём, — кивнул Варн. — Но это на нашем, историко-философском. А Политех не трогают. Им нужны технари. Там и лёгкую фронду допускают.
— Гуманитариев всегда давили, — согласился Туал. — Я только готовился поступать, когда отец меня предупредил.
— Ну что вы, — усмехнулся Варн. — Это давняя традиция нашего факультета. Меня об этом предупреждал ещё мой дед. Антимонархический или монархический — неважно — но всегда противоправительственный кружок. Каждые два-три года его раскрывают, участников ловят и карают, а руководитель набирает из первокурсников новый состав. Да, о новом… м-м-м… идеологе я слышал. Говорят, был обычным рядовым участником. Потом как раз во время очередного разгрома уехал к родичам на неделю, и вернулся таким радикалом!
— Жалко доверившихся, — тихо сказал Туал.
Варн молча кивнул.
— И опять, — так же тихо продолжил Туал. — Ведь все знают и молчат.
— Все хотят жить, — сухо ответил Варн. — Вспомните "Поучения".
— Да, я помню. "Когда зло всевидяще, стань тенью, и зло не заметит тебя". Но оно настолько всевидяще?
— Вопрос интересный, но не советую проверять на практике. Помните? Тьма лежит под тобой ничком, тьма сидит на тебе верхом, тьма качается над тобой полосатою кисеёй.
Туал сразу понимающе подхватил:
— Погляди в кромешную тьму. Не раздвинешь её плечом, не разрубишь её мечом. Чтобы справиться с липкой тьмой, извивайся, ползи змеёй. Всё терпение собери. Нету Солнца — в себя смотри. Хватит света в душе твоей, не ослепнешь среди теней.
— И что же вы замолчали? — Варн смотрел на Туала с лёгкой грустной улыбкой. — Забыли?
— Нет, — тряхнул головой Туал. — Конечно, помню. Близок сводчатый край небес, близок каменный мёртвый лес. Там конец твоего пути. Ты поклялся его пройти. Силу всю испытай его, слова страшного своего. — Туал перевёл дыхание и улыбнулся. — Хорошо писали древние. Профессор, как вы думаете, сколько веков этим строкам?
— Большинство исследователей относят исходный текст к Тёмным векам. В первый раз его запретила вторая династия Великого Пути.
— Да, и примерно каждые двести-триста лет запрещение повторяли, а разрешение ни разу не зафиксировано.
Варн укоризненно покачал головой.
— Вы так до сих пор и не поняли? Разрешение — это отмена запрета. Отмена запрета — унижение власти, ущерб её авторитету. Просто тихо и негласно за нарушение начинают карать намного мягче, или как бы не замечают, или выпускают дополнительные указы, как бы меняющие частности, а на самом деле прекращающие действия запрета.
— Так вы думаете… — встрепенулся Туал.
— Ещё слишком неопределённо, чтобы думать, — строго сказал Варн. — Тем более, что мы живём в обществе не законов, а инструкций "только для служебного использования". Вот когда они перейдут в статус открытых источников, тогда, я надеюсь, вы сможете продолжить свою работу.
— Я понял, профессор. А вот закон о бастардах. Разве это не отмена… законов Крови?
— Упорядочение и систематизация, — усмехнулся Варн, — излюбленная терминология нынешних… законотворцев. Да, это многое меняет, но обратите внимание, ни слова об отмене или прекращении действия прежних законов.
— Но это…
— Да, это позволяет в любой момент вернуться к прежней системе.
— Именно поэтому… — медленно сказал Туал, мягким наклоном головы, указывая на дверь кабинета.
— Не только, — понял его Варн. — Пока существует Амрокс, они, — он повторил жест Туала, — они будут Армами.
— Да, — согласился Туал. — Слухи, конечно, слухами, но и открытая информация… достаточно красноречива.
— Слухи, — усмехнулся Варн, — это, как правило, не подтверждённая официально информация. И зачастую, это более достоверный источник.
Туал с улыбкой кивнул.
— Но учёному пользоваться слухами неприлично, а журналисту… вполне.
— Я не настолько знаю журналистскую среду, — извиняющимся тоном сказал Варн, — но позволю себе напомнить вам, — тон его стал подчёркнуто "академичным" и Туал сразу принял позу не равного собеседника, а внимающего студента, — что любой источник надлежит рассматривать в комплексе и контексте изучаемой эпохи. Так что вернёмся к вашей работе.
Они ещё немного поговорили об источниках и вариантах их интерпретации, и Туал стал прощаться.
Конечно, хотелось бы поговорить с Линком, но ещё десять долей — и он опоздает на поезд, а такси с ожиданием — слишком дорогое удовольствие.
Зимой темнеет рано, и до станции идти четыре метки через лес, но Туал давно отучил себя бояться того, чего невозможно избежать. Да, разумеется, бесстрашие и безрассудство не только не синонимы, но где-то антонимы, но и страху нельзя давать над собой власти. Власть… власть и подчинение… Одно без другого не существует, но где граница? Нет, не между ними, а…
Туал поймал себя на бесконечном повторении этого "но" и улыбнулся. Детская привычка сразу выдвигать если не возражение, то сомнение. Да, но… Да, надо следить за собой, но править текст будем на бумаге. О чём думал? А! Власть и подчинение, их границы.
Общая граница… Так где мы перестаём подчиняться, а они теряют власть над нами? И формы, да, формы власти и формы подчинения. Как они связаны с границами? Хозяйская власть и рабская покорность… Отцовская власть и сыновняя… покорность? Нет, здесь нужно другое слово. Покорность… подчинение внешнее, лукавое, прикрывающее совсем другие мысли и чувства, недаром фольклорное определение раба — лукавый раб. Рабское лукавство — не обман и не мошенничество. Униженно кланяться, целовать, стоя на коленях, избившую тебя руку, говорить льстивые слова и тут же, едва повернётся спиной, всадить нож. "Рабы, сверху донизу — все рабы". Сказавший это заплатил за свои слова жизнью. И именем. Сколько безымянных афоризмов, древних и вечно злободневных фраз хранится в памяти? Да, память… Личная память человека — это его неотъемлемая не собственность, сущность, он сам. Память народа — сущность народа. То, что отличает его от других. Историки — хранители памяти? И да, и нет… Две памяти. Официальная и народная. Книги и статьи против легенд и преданий. Индивидуальные, семейные, родовые рассказы, байки, анекдоты, спрессовываясь и фильтруясь, остаются сказками, притчами, пословицами, эпосом. И где правда? Посередине? Да, никогда. Их взаимодействие более сложное… Противостояние и взаимодействие… Или война? Война не вовне, а внутри. Опять власть и подчинение. Властители и население. Да, война. А на войне… Недооценка противника опаснее переоценки собственных сил. Давно сказано и тоже не устарело. И пожалуй, не устареет, пока будут воевать.
