Темный сосновый лес постепенно густел. Вот остался позади первый невысокий кряж, — и на противоположном его склоне могучие стволы и уступы скал прижали путников к самому берегу бешеной горной реки. Здесь проводник предпочел сойти с коня. За ним спешился Рогей, и Эйрар посчитал за благо последовать примеру охотника, выросшего в горах. Эвадне осталась в седле и посматривала на них с улыбкой, в которой на первый взгляд можно было заподозрить насмешливое превосходство, — но нет, улыбка была доброй.
Мариоланец отцепил от седла два дротика:
— Мало ли, вдруг медведи уже начали просыпаться, не вздумали бы напасть с голодухи… или горные кошки унюхают лошадей, тоже не лучше… зверюги, скажу вам, страшные!
Эйрар на всякий случай повесил за спину колчан и приготовил лук, взяв его в одну руку, а поводья — в другую.
И хотя никакое зверье в тот день на них не напало — трудов хватило с лихвой. Подъем оказался изматывающим и долгим. Начинало темнеть, пасмурные небеса понемногу наливались свинцом, когда неожиданно стало легче идти, и вскоре отряд оказался в горной долине, со всех сторон окруженной снежными пиками. Чаща уступила место широкому лугу, на котором росло всего одно-два дерева, а за ними, на фоне темного лесистого склона, показалась и вилла.
— Графская Подушка, — сказал проводник.
Снаружи вилла напоминала крестьянский дом с несколькими сараями, но все постройки были сложены из чужеземного дерева и ярко раскрашены. Альсандер и Плейандер выехали вперед, в голову войска. Вот проблеяла коза, звякнул колокольчик, и из зарослей высокой сухой травы навстречу всадникам вышел человек.
Приблизившись, они заметили у него алый валькинговский значок и невольно переглянулись. Однако перед ними был всего лишь ветхий, рассеянного вида старик. Вдобавок он был один.
— Добро пожаловать во имя Мира Колодца, — приветствовал он нежданных гостей. — Да, корм для лошадок и солома в сараях на ночь у меня, пожалуй, найдется, но вот чем я буду вас угощать? Надо же, как вас много… как много…
И сокрушенно покачал седой головой.
— Об этом, дед, не волнуйся, — успокоил его Эвименес и отправился устраивать людей, не забыв, впрочем, дать знак Эвадне, чтобы не спускала со старца глаз: вдруг он не так прост, как притворяется. Вскоре сумерки озарились веселым светом костров. Проголодавшиеся люди взялись за ужин, от души хваля хестингарцев, припасших, по своему обычаю, вяленой говядины. Эйрар, Рогей и карренцы направились было к одному из костров, но тут подле них появилась Эвадне. Оказывается, старичок-сторож — по ее словам, малость выживший из ума и безобидный, как капустный кочан — согласно давнему обычаю приглашал предводителей заночевать на самой вилле:
— Пошли, он там ужин состряпал, просит не обижать.
— Не отравить ли надумал? — усомнился Рогей. Эвадне только расхохоталась.
Они отправились на виллу, взяв с собой Мелибоэ. Дряхлый валькинг выставил на стол отличную посуду и своими руками, в торжественном молчании подал им ужин — козленка, приправленного чесноком, — а после еды сел с ними у огня и обвел гостей стариковски тусклыми глазами.
— Простите меня великодушно, благородные господа, но я должен поведать вам одну историю. Видите ли, прежде меня эту виллу сторожил мой отец, а еще прежде того — мой дед. Все мы носим одно и то же имя: Булард, и на всех лежал и лежит долг — рассказывать каждому проезжающему эту повесть, посвященную благословенной памяти девятого графа Валька. Увы, господа! У меня нет ни сына, ни внука, так что я, право, не знаю, кому этот долг перейдет после моей кончины, и…
— Ладно, рассказывай, дед, — буркнул Плейандер. — Только, если можно, давай покороче: сегодня мы одолели немалый путь и, ей-Богу, умаялись!
Старец вскинул обе руки к лицу, словно пытаясь схватить что-то невидимое, потом медленно опустил их. Руки его мелко дрожали.
— Не прогневайся, доблестный воин, — сказал он покаянно. — Я вовсе не имел в виду занимать твое драгоценное внимание рассказами о своей недостойной особе… да и как бы я отважился смешивать столь низменные материи со столь высокими и душеполезными — в этом последнем ты сейчас и сам убедишься, — я лишь тревожусь, что по бренности моей земной плоти наш мир в один прекрасный день невосполнимо оскудеет духовно… Так вот, благородные господа, вот она, история девятого графа Валька, Валька Благословенного! Знайте же, что это случилось во дни, когда страна еще кишела язычниками, и граф, исполнясь благой любви к Храму, отважно бился с ними там, внизу, в Белоречье; впрочем, это-то вам известно, моя же речь о другом…
Тут распахнулась дверь, вошел Эрб. Он хотел что-то сказать, но Эвадне жестом призвала его к молчанию и подвинулась, давая ему место. Эрб сел подле нее, робея по-мальчишески и стараясь не помешать старику.
— …Знайте же, что граф Вальк был тогда совсем еще молод: его выбрали графом в неполные восемнадцать лет, дело неслыханное, но такова была его несравненная доблесть, не говоря уж о славном имени его отца. Говорят также, что среди всех Вальков он был прекраснейшим: рослым, как стройное дерево, с волосами гладкими и черными, как безлунная полночь, со смеющимися глазами и голосом, в котором, казалось, всегда слышался отзвук веселья… что говорить, счастливый принц, взысканный судьбой, совершенный телом и духом!.. Когда, одержав великую победу в Белоречье, он приехал в город Ставорну, народ встречал его как избавителя. В храмах шли благодарственные молебны, а потом устроили пир. Ах, какие там были белые скатерти, какая сверкающая посуда, какая еда!.. Тысяча свечей озаряла зал ратуши, и звучала музыка, и юный Вальк был всех веселее и громче всех пел…
Старец откашлялся, прочищая горло, и задребезжал:
Будем пить, до утра будем пить, позабыв о завтрашнем дне.
И всю ночь напролет любить — эй, подсядь, милашка, ко мне!..
Да, милостивые государи, легко представить себе, что служители Храма, присутствовавшие на пиру, отнюдь не пришли в восторг от этаких песнопений
— ибо Храм видит свой первейший долг в сдерживании тех низменных и беззаконных страстей, о которых в них говорилось. И надо же, судьбе было угодно, чтобы по левую руку властителя Бриеллы в тот вечер оказалась молодая монахиня! Видите ли, все это происходило еще до того, как Храм изменил некоторые свои правила; в те времена полагали, что Божьим невестам следует посещать мирские праздники вроде этого пира, дабы изучать природу грехов и искушений, которые надлежит отвергать, а также, чтобы иметь представление о хитростях и уловках Диавола и, стало быть, в случае чего наилучшим образом спасти свою душу. А кроме того, означенная монахиня имела самые веские причины пойти на тот пир, ибо это была не кто иная, как Эгонилла, дочь великого герцога Ос Эригу, вступившая в Ставорненский монастырь ради славы и святости тамошнего аббата…
