Несчастный пес распластался на полу. Сердобольный Упрям протянул, было руку, чтобы погладить серую башку, но отдернул, услышав многообещающее:
— Только попробуй. В печенках все уже сидит: ваши поглаживания, сюсюканье, кормежка из миски, «сторожи» «рядом», «принеси мои лапти»… Я человек! Да, плохой. Очень. Я разбойником был. Людей грабил, убивал. Ну убейте меня, казните: голову с плеч долой — и никаких хлопот. Но вот так… Семь лет в собачьей шкуре! У-у, я вас обоих с Наумом… убил бы, кабы не любил! И самое противное знаешь что? — пожаловался он вдруг Василисе. То, что Наум превратил меня не сразу во взрослого пса в щенка! Маленького, пушистого и непробиваемо глупого щенка, который делает лужи! И я их делал… пытался вспомнить, кто есть, и делал лужи… У-у!
Перебивать волкодава никто не стал, видно было, что он изливает накипевшее.
— А эта учеба? Наум отлично знал, что я помню человеческую речь, и все равно заставлял меня учиться по-собачьи: сторожи, хватай, принеси, выплюнь… Ну ладно, это бы я еще стерпел. На каторге хуже бывает, я знаю. Но почему, откуда, зачем, наконец, сама эта песья природа? Я не просто слушаюсь — с удовольствием! Я не просто выполняю приказы — я наслаждаюсь. И постоянно, без продыху, без минуты забвения люблю вас: и тебя, леший побери, и Наума, сто лет ему жизни сверху! Жестокий вы народ, чародеи, бессердечный.
— Разве это хуже, чем смерть? — решилась вставить слово Василиса.
Буян фыркнул:
— Попробуй как-нибудь. Ты, я вижу, тоже в чужой шкуре. Ну-ка, вообрази, что живешь в ней семь лет кряду, а шкура эта заставляет тебя совершать поступки, для которых ты просто не создана!
— Это другое, — пожала плечами княжна. — Я не могу себе вообразить, чтобы можно было так ненавидеть любовь.
— Ну не собачью же! — возмутился пес.
— Чем она плоха, коли любовь?
— Плоха слепотой, безумием, дуростью и неразумностью своей, незаслуженным обожанием!..
Василиса развела руками:
— Ни одного слова, которое отличало бы собачью любовь от человеческой. Но, видно, ты в прежней жизни своей никогда никого не любил. Возможно, даже родителей.
— А я их не помню, сирота я. Ладно, оставим этот беспредметный спор. Упрям, знаешь ли ты, что сегодня истекает срок назначенного мне наказания, и должно ко мне вернулся человеческое тело мое? Наум поклялся, что… М-м, вру, вру! Никакого срока нет, кроме решения Наума. Ай ладно, леший с ним! Ты правду сказал, что не знаешь, о чем говорится в этой грамотке?
— Конечно, Буян, зачем бы я стал обманывать?
— Ну, прямо «зачем»! От вас, двуногих, всего можно ожидать.
— Тебя — не стану, — пообещал Упрям. — А как тебя на самом деле?
— Да называй уж Буяном. Привык, — печально изрек пес и мотнул башкой, отгоняя тоску. — Ладно, это все побоку. Вот теперь слушай внимательно. Дело такое. Ночью я дрался, ты не сомневайся, только вот насмерть никого загрызть не удалось, эти негодяи нави топляков на меня натравили — насилу отбился. А когда ратники подошли и разогнали мерзавцев, я за ними следом подался. Не может быть, думаю, чтобы далеко от башни они обустроились! Ох и петляли, сволочи, ох и петляли! Дружинные-то быстро отстали, а я все бегу, бегу, нюхаю, слухаю… И вдруг — не поверишь, хозяин, — теряю след! Вот были нави, гурьбою шли, а за ручьем — нет! Я уж и вверх, я уж и вниз, все лапы о камни да сучья изранил — не чую. Ушли поганцы! И вдруг замечаю, что один-то подлец никуда не ушел, затаился, жлоб, меня поджидает. И чую я — это оборотень, да силы редкой… Ты, хозяин, вот этак вот не смотри. Ты вот это вот не надо. Сказал же: брехать не буду. Всю правду рассказываю, как было, и силу его нисколечко не преувеличиваю. Даже не постыжусь сказать, что струхнул я малость поначалу-то. Потом все ж мыслю: нет, я волкодав, а не шавка подзаборная, мне волков давить вроде как на роду написано. И найду, и задавлю! Стал я его вынюхивать, а он меня. И хороводило нас по зарослям аж до самого рассвета — ей-ей, провалиться мне, коли вру! Меня лапы не держали, но и оборотень умаялся, изнемог. Хотя, что таить, провел он меня у речки. И к схрону навьему не вывел, и сам оторвался: улучил минуту, стервец, и — к городу. По остатним следам я за ним до ярмарки доплелся, до Бугров. Там отлежался и пошел по городу шарить, шерстить улочки-переулочки. И нашел-таки подонка! Оборотень, орк, намедни из башни сбежавший, и человек маг силы великой.
— Узнал ты его, мага этого? — быстро спросил Упрям.
Пес глянул на него с укоризной:
— Откуда? Много я их знаю, чародеев. Аж целых троих, если к ним тебя самого причислить, да Светорада ладожского вспомнить. Нет, имени его не ведаю. Хотя, признаться, видывал я его раньше — давно еще, в прежние годы мои разбойные, когда по свету шастал, о которых забыть ежечасно стараюсь, ибо душу ранит память горькая. Из-за тех годочков, молодых да буйных, и угодил я, прямо сказать, в серую шкуру, но теперь всю чашу раскаяния до дна испиваю… Ладно, в сторону. Это я другой раз поведаю, а сейчас вот слушайте оба, с особым вниманием. Я учуял оборотня на Иноземном подворье, он уходил оттуда вместе с магом и орком. Похоже было, бегут, хотя никто за ними не гнался. Засели в корчме «Заулок». О чем говорили — я плохо слышал, разобрал только, что про деньги и про дорогу через Южные ворота. Из корчмы разошлись: маг в город глубже двинулся, а те двое — на ярмарку. Я за ними и подался. И много любопытного по пути услышал. Оборотня так никто по имени и не назвал, своего мага они кличут Хозяином, а орк прозывается Хэк Полководец. Искали они по велению Хозяина провидицу Сайгулу, чтобы она указала, где искать княжну Василису. Орк глуп, кроме себя, ничего вокруг не видит, понимать не желает. Оборотень хитрее, знает, по всему судя, многое. К шатру Сайгулы я не смог подойти — уж очень остро оборотень меня чуял. И вот решил: надо к тебе наведаться, все рассказать. В общем, от Сайгулы этой оба негодяя в становище навей пойдут. Оборотня мне не обхитрить, а вот след орка я взять сумею. Даже если становище магией укрыто — без спешки и суеты, думаю, распутаю след. Выжду немного, распутаю и по нему на становище выйду. Тебе останется только дружину туда направить. Ну, как тебе мой замысел, Упрям?
— Да вроде толково придумано, — прикинул ученик чародея.
— А раз так, отваливай мне от щедрот усиленный харч, — потребовал пес. — Не припомню, чтобы хоть раз доводилось так проголодаться…
— Постой-ка, — сказала Василиса. — Ты ничего не забыл рассказать? С какого именно подворья враги выходили?
— Я их, извини, не различаю, для меня все едино иноземцы.
— О чем говорили они, все ли вспомнил?
Волкодав вздохнул и наморщил лоб.
— Значит, так…
Он довольно точно воспроизвел беседу орка и оборотня, не забыл упомянуть и о денежном споре, в котором ничего не понял, но, услышав о котором, Упрям с Василисой понимающе переглянулись.
