В хранилище он подвел Упряма все к той же полке.
— Буянушка, здесь ли искать? Правее?.. Это?.. Вижу, что нет, это от радикулита. Ах, наверное, глубже? Тут ларчик какой-то…
Пес рьяно завилял хвостом и стал перебирать лапами.
— Хм, замка нет. Чую, словом Наума запечатан. Знаю ли я это слово?
Пес старательно закивал.
— Что же за слово-то?
— Может, то, которым ты книгу в читальне открывал? — предположила Василиса.
— Сомневаюсь, оно книжное. Буян, это не оно?
Пес отрицательно покачал головой
— Может, что Наум на замки накладывал? На засовы?.. На защелки?..
Нет, нет и еще раз нет.
— Какой-нибудь сундук в доме этим словом закрыт? Снова нет. Что же еще-то?
Тут с волкодавом случилось нечто странное: он встал вдруг на задние лапы, а передние сложил, будто… нес что-то?
— Ребенок? — спросила Василиса.
— Тяв!
Представление на этом не кончилось. Буян, снова подавшись на задние лапы, удержал переднюю правую на уровне груди.
— Уа-уа? — усомнился Упрям. — Мама? Дай?
— Малое дитя? Что-то, что даже ребенку известно? — догадалась Василиса.
Вот как сказывается любовь к загадкам — утвердительный кивок, и пес, еще не отдышавшийся толком от бега, стал (на задних же лапах!) изображать прогулку. Лесную, наверное — он то и дело пригибался, подпрыгивал и оглядывался. Потом прижался брюхом к полу, неотрывно глядя в угол, пополз задом наперед, отдаляясь, и, наконец, рванул в противоположную сторону, да так рьяно, что чуть не сломал сундук.
— Это слово, которое знают даже малые дети, и его говорят, когда пугаются? — подытожила княжна. — Чур?
— Тяв, тяв, тяв, — негромко, но внятно согласился Буян.
Ученик чародея приподнял ларчик и сказал на него:
— Чур!
— Тяв, тяв, тяв!
— Три раза, — «перевела» Василиса.
Сработало.
В ларчике обнаружились упакованные в войлок хрустальный пузырек и кусочек бересты. Буян смотрел на Упряма с непередаваемо ясной надеждой.
— Это не заклинание, — сообщил тот, изучив бересту. — Это только указания к исполнению заклинания, для меня непонятные — даже догадаться не могу, о чем тут речь. Извини, дружище.
Не дав договорить, пес ткнулся носом в пузырек. Вот это тебе дать? А как, каплями?
— Р-тяв! — От волнения могучий бас волкодава обернулся каким-то несерьезным фальцетом.
— И сколько капель нужно? Одна? Две, три…
Буян тявкнул на пяти. Упрям открыл пузырек и наклонил его.
— Подставляйся, я ведь не знаю, куда их нужно, на нос или на холку.
Пес высунул язык.
— Ясно.
Пять капель упали и одна за другой исчезли в пасти волкодава. Отступив на шаг, пес закатил глаза, словно прислушиваясь к себе.
— Если мало, тут еще осталось — почти столько же, — бескорыстно предложил Упрям.
— Не надо, — мотнул башкой волкодав.
— Что? — опешил ученик чародея. Пузырек он, по счастью, крепко зажал в кулаке, не уронил. Зато сам, как сидел на корточках, так и упал на пол. Пальцы Невдогада больно впились в плечо — он и не заметил.
А пес, осознав, что заговорил, подпрыгнул всеми четырьмя лапами и провозгласил человеческим голосом:
— Ура! Хвала всем богам этого мира, я снова владею даром речи! Наконец-то! Больше не нужно рычать, скулить и тявкать, отмахивать этим дурацким хвостом, умильно клонить голову… Можно просто подойти и сказать словами, можно позвать, крикнуть, шепнуть, сообщить, наболтать, наврать, набрехать… нет, брехать не надо, а зато можно петь, кричать, орать, ругать — только не рыкать и не рявкать! — но рассказать, поведать, изложить, огласить, потолкать, побеседовать, обсудить, посудачить, известить, объявить, поваракать, побалакать, потрепаться, рассудить… все что угодно! Все могу! Хвала богам! Избавитель! — Он прибился могучим прыжком и жарко дохнул в лицо отшатнувшемуся от неожиданности Упряму. Потом кинулся Невдогаду и облизал его. — Спасибо! — потом вернулся к Упряму. — Избавитель мой, доведи начатое дело до конца, верни мне человеческий облик.
— В-вернуть облик? — переспросил Упрям, втихую щипля себя за бедро.
— Да! Знай же, отважный отрок, что на самом деле я отнюдь не собака, устрашающая взоры. Я был рожден человеком благородных кровей. Это было в… м-нэ, далеко отсюда, и жил я счастливой жизнью в мире и покое, не чиня вреда близким и сродникам, пока однажды злой колдун положил конец моему благоденствию. — Речь пса лилась легко и непринужденно, точно он давно уже упражнялся в пересказе этой истории. Упрям и Василиса переглянулись и стали внимать. — Не по нраву пришлись его черной душе и молодость и красота, ибо был я, узнай это, вьюнош, в человеческом облике очень красив, и собою хорош, и норовом покладист. Была у меня и жена — трижды и трижды прекраснейшая из дев, когда-либо живших под солнцем. О, трисветлое Небо! Узрело ты позор богов и падение благочестия, когда злобный волшебник, воспылав самой черной кистью, пред мраком которой бледнеют чернила наместника на беленом пергаменте, опутал меня ужасными чарами и свершил беззаконное злодеяние, превратив из цветущего юноши в страшного пса. О, попрание воли богов! О, низвержение справедливости! — Еще немного, и волкодав хватил бы в отчаянии себя лапой по лбу. — Не смею утомлять тебя, о добрый вьюнош, перечислением всех бед и несчастий, какие встретил я в своих скитаниях от Сицилии до Арала, ибо, если сердцу твоему ведомы хоть крохи сострадания, разорвется оно от жалости, едва будет названа сотая доля этих напастей…
Упрям разжал пальцы Невдогада на плече и поудобнее устроился на полу, по-булгарски скрестив ноги. Он уж оправился от первого потрясения и понял, что пес не просто привирает, а вдохновенно брешет: уж он-то отлично помнил Буяна еще несмышленым щенком! Оставалось только удивляться, как это забыл сам пес.
— Годы и годы странствовал я в поисках помощи, и вот повстречался мне добрый чародей Наум, да продлятся его годы под луной! Выслушал он меня и поклялся помочь. И трудился, не покладая рук долгие годы над изготовлением этого чудодейственного эликсира, который…
Пес запнулся и замолчал. До него тоже дошло, что для своей душещипательной истории, сочиненной, должно быть, лунными ночами, взращенной и взлелеянной — и, в конце концов, самому полюбившейся, он выбрал самых неподходящих слушателей. Даже Василиса уже позволила себе недоверчивую улыбку.
— А дальше? — спросил Упрям.
Волкодав опустил голову и глухо зарычал.
— Не могу, — сдался он, наконец. — Пропасть и еще раз пропасть — не могу врать! Ты мой хозяин… И как бы мне ни надоела, как бы ни осточертела собачья шкура, природа пса, будь она неладна, берет свое: ты — мой любимый, забодай тебя комар, хозяин, и я не могу тебе врать, леший тебя побери. У-у, что за жизнь!
