— Розалин, госпожа.
— Еврейка? — герцогиня вздохнула. — Вряд ли тебе это известно. Хотя ты можешь знать свой возраст и имя отца. Ну, и матери, конечно.
— Ее звали Мария.
— Ну разумеется, — промолвила Алекса. — Матерь Божья. Непорочная. Удивительно, сколько шлюх в городе носят это имя.
— Она не была шлюхой.
А'риал с ухмылкой обернулась.
Ее хозяйка подняла вуаль и ласково посмотрела на ведьмочку. Та немедленно вернулась к ранам Тико.
— А ты? — поинтересовалась герцогиня. — Ты шлюха?
Розалин возмущенно затрясла головой.
— Ну так, маленькая не-шлюха, кто же ты?
— Я Розалин, — ответила девочка, сдерживая слезы, когда герцогиня воткнула ей в плечо иголку, протянула нить и завязала узелок; все это делалось с привычной легкостью. Боль от зашивания была сильнее, чем от самого пореза.
Розалин смотрела, как рыжая девчонка уложила обнаженного Тико и, протерев ему лицо, принялась обмывать тело.
— Он умер? — спросила девушка, ее нижняя губа задрожала.
А'риал ухмыльнулась.
— Он пьян, — ответила герцогиня. — От крови и опиума, лунного сияния, чуточки сурьмы и капельки белены, — она явно веселилась. — И, конечно, от мандрагоры. Чтобы спутать его мысли. Хотя они и так в беспорядке. Печально…
— Госпожа?
— Ты не та.
— Не та для чего? — спросила Розалин, склонив голову и бессознательно копируя позу Алексы.
Герцогиня затянула последний узел. Она отступила, изучая свою работу, и удовлетворенно кивнула. Все получилось. Алекса вытащила из кармана крошечную баночку, сняла крышку и вытащила тугую пробку.
Розалин замерла, глядя на баночку.
— Хочешь посмотреть?
— Госпожа, пожалуйста.
Герцогиня набрала немножко мази, закрыла крышку и, вручив баночку Розалин, начала втирать мазь вдоль шва.
— Камфара, — сказала она Розалин. — Так пахнет камфара.
Но Розалин просто крутила баночку в руке. Страх, боль и швы — она забыла обо всем. Девушка прослеживала изгибы золотого дракона, обвивающего горлышко. На каждой лапе дракона было по семь когтей.
— Такой красивый…
— Эта вещь времен прадеда моего прадеда. Она принадлежала императрице династии Мин. Ее нашли в развалинах садов Чань-ан.
Только сейчас Розалин поняла, что даже не знает, кто эта женщина. Она явно очень богата. Ее носят в кресле, и у нее есть свои стражники. Открыто говорит о своей ведьме, хотя ведьм казнят. И она чужестранка — носит вуаль и говорит с незнакомым Розалин акцентом.
— Госпожа. Кто вы? Могу я спросить?
— Я — сорняки средь мостовой, — улыбнулась женщина под вуалью. — Кирпичи в этом… — она кивнула на разрушенный склад. — Женщины в постелях, и дети, рожденные в жалких домишках за твоей спиной. Я стук молота в кузницах Каннареджо. Пот мастеров, варящих кожу для дешевых доспехов.
— Госпожа?
— Обращайся ко мне «госпожа моя», — почти ласково произнесла женщина.
Она провела пальцем вдоль шва на груди Розалин и вздохнула. Потом откинула вуаль, открывая лунному свету свое лицо.
— Я Алекса ди Миллиони, и всем этим должен быть мой сын, а не я. Будь верна, и я окажу тебе покровительство. Предашь меня — и пожалеешь, что не умерла сегодня ночью.
Розалин взглянула в холодные глаза женщины и поверила.
В те дни, когда венецианцы носили лохмотья, а Венеция была сборищем рыбачьих хижин на сваях посреди грязной лагуны, когда жители больше думали о том, как остаться в живых, нежели о строительстве дворцов, захватчики стояли на пороге, а вокруг рассыпались последние осколки Западной Римской империи, основу торговли составляли соль и рыба. В то время соль соскабливали с камней. Сейчас ее производили в промышленных масштабах: неглубокие пруды, заполняемые приливом, во множестве плодились за Каннареджо. Очень кстати, поскольку для обновления соляного овала в комнате Джульетты требовалась месячная добыча из одного такого пруда.
Если бы Джульетта, изнывая от тоски в своей тюрьме, не нарушила круг — просто из любопытства, — она никогда бы не увидела разыгранный во дворе ночной спектакль. Вспыхнувший гнев сжег страх и отчаяние: серебряноволосый юноша почти нашел ее, и только ради того, чтобы его остановила ее тетя, поклявшаяся защищать Джульетту после смерти матери.
Спуск с чердака занял у госпожи Джульетты сорок минут. Но прежде ей пришлось разбить толстое оконное стекло. Сейчас дом был полуразрушен, но, по всей видимости, некогда здесь жили богачи, которые могли позволить себе застеклить окна.
К счастью, участники представления уже исчезли.
Джульетта во тьме спускалась по лестнице на первый этаж, пробуя ногой ступеньки, скользкие и гнилые. Она считала, сложнее всего выбраться из чердачного этажа на крышу, проползти по черепице и спрыгнуть в слуховое окно этажом ниже. Но все это оказалось не таким уж сложным.
Второй пролет лестницы оказался сломан. Джульетта спрыгнула, но пол прогнил, и одной ногой она пробила доски, как бумагу. Тоже не слишком сложно. Равно как и не стучать зубами и сдерживать дыхание. (Ведро по-прежнему опустошали, а тарелку наполняли, значит, кто-то присматривал за девушкой). Сложнее всего решить, как поступить теперь, когда она сбежала.
Дядя предал ее, тетя, скорее всего, тоже. И даже если нет, что Джульетта могла рассказать ей? Ничего. Она до сих пор не могла воплотить мысли в слова, стоило только подумать о зале дела Тортура. Джульетта знала точно. Она уже пыталась…
«Я не могу пойти к лекарю», — в ужасе подумала девушка. Лекарь осмотрит ее, найдет девственность нетронутой и либо возвестит о чуде, либо проклянет ее, как околдованную. Знахарка? Синьора Скарлет была одной из них. А вдруг они сплетничают друг с другом? Они не годятся, не годятся священники и наверняка доктор Кроу. Если кто-нибудь узнает о тайнах принца Алонцо, дядя убьет Джульетту.
А женщина, к которой она всегда обращалась…
Женщина, на чьи колени она склоняла голову, которой поверяла свои детские беды. Джульетта едва узнала тетю Алексу, когда та зашивала рану девочки. Под откинутой вуалью было лицо незнакомки. Такое прекрасное в лунном свете. Такое невероятно холодное.
Джульетте потребовалось двадцать минут, чтобы пролезть сквозь неровную дыру в полу, повиснуть на руках и спрыгнуть на кучу мусора. Девятнадцать из них она собиралась с духом. Но в конце концов, горько подумала девушка, она прыгнула от отчаяния.
На камнях кампо, где обнаженная девочка разрезала грудь, застыла лужица крови. Рядом виднелись следы коленей — там стоял юноша со странными волосами, уткнувшись ей в живот. Джульетте следует подумать о многом, но ревность ей определенно ни к чему.
