Эйрар быстро глянул на нее при этих словах, казалось, стронувших в закоулках памяти что-то очень больное. Он попытался вспомнить, что именно, но не смог и сказал только:
— Сделай одолжение, господин Эвименес, растолкуй мне — с какой все же стати Империя поддерживает Народную партию в Двенадцати Городах? Ведь здесь, в Дейларне, имперские прихвостни за Валька горой, убить готовы, кто против…
— Занятный вопрос! — вмешался Рогей. — Рыцарь Ладомир Ладомирсон — единственный из всего нашего племени, кто вхож ко двору. Кстати, Эйрар, Железное Кольцо передало мне весточку от него. Он где-то в Скогаланге — держит связь с Железным Кольцом Наароса и тоже ждет лучших времен. Валькинги назначили награду за его голову!
— Что до твоего вопроса — не знаю, — сказал Эвименес. — Никогда не думал об этом. Эти колодезные евнухи знай только твердят: «мир, мир, порядок, порядок», и никому не дают ничего менять… кроме налогов, которые знай растут и растут!
— Дозволь сказать слово, братец, — проговорила Эвадне. — Ты, по-моему, попал в цель, но не совсем в яблочко. Вот смотри. Если бы эти сопливые ублюдки-империалы и вправду хотели только порядка и мира, как они повсюду трубят, — спрашивается, чего им не хватало в Каррене при партии Гильдий или хоть здесь в Дейларне, пока дейлкарлы жили свободными? Нет, им подавай не просто мир, они хотят, чтобы все было строго по-ихнему — никаких столкновений и никаких перемен. И никакой гордости ни у кого, разве что имперская. Послушай меня, братец: в Стассии хорошо знают, что люди, уверенные в ежедневном куске хлеба, нипочем не захотят перемен — даже если эти люди прикованы к жерновам, мелющим муку. Так что, в сущности, где разница между валькингами и смердюками? Ну да, действуют они малость по-разному, но суть-то одна: те и другие рады сжить со свету все, что мешает людям смирно сидеть по местам… и оставаться безмозглыми, словно солнечные часы!
— Ну, братишка! — от души расхохотался Эвименес. — Что-то ты нынче заговорил прямо как тот унылый философ с бородой, поеденной молью!..
Эвадне залилась краской и принялась обзывать его старым козлом и еще словечками похлеще, так что Эйрар с радостью отъехал бы прочь, будь это возможно. Узкая тропа, однако, делалась чем дальше, тем круче; лошади шли медленно, пригнув головы, каждая словно тащила нагруженную повозку, сзади то и дело слышалось: «но, но, пошла!», а по обеим сторонам уходили в поднебесье лесистые откосы, снег под деревьями казался рябым от дождя.
Темный сосновый лес постепенно густел. Вот остался позади первый невысокий кряж, — и на противоположном его склоне могучие стволы и уступы скал прижали путников к самому берегу бешеной горной реки. Здесь проводник предпочел сойти с коня. За ним спешился Рогей, и Эйрар посчитал за благо последовать примеру охотника, выросшего в горах. Эвадне осталась в седле и посматривала на них с улыбкой, в которой на первый взгляд можно было заподозрить насмешливое превосходство, — но нет, улыбка была доброй.
Мариоланец отцепил от седла два дротика:
— Мало ли, вдруг медведи уже начали просыпаться, не вздумали бы напасть с голодухи… или горные кошки унюхают лошадей, тоже не лучше… зверюги, скажу вам, страшные!
Эйрар на всякий случай повесил за спину колчан и приготовил лук, взяв его в одну руку, а поводья — в другую.
И хотя никакое зверье в тот день на них не напало — трудов хватило с лихвой. Подъем оказался изматывающим и долгим. Начинало темнеть, пасмурные небеса понемногу наливались свинцом, когда неожиданно стало легче идти, и вскоре отряд оказался в горной долине, со всех сторон окруженной снежными пиками. Чаща уступила место широкому лугу, на котором росло всего одно-два дерева, а за ними, на фоне темного лесистого склона, показалась и вилла.
— Графская Подушка, — сказал проводник.
Снаружи вилла напоминала крестьянский дом с несколькими сараями, но все постройки были сложены из чужеземного дерева и ярко раскрашены. Альсандер и Плейандер выехали вперед, в голову войска. Вот проблеяла коза, звякнул колокольчик, и из зарослей высокой сухой травы навстречу всадникам вышел человек.
Приблизившись, они заметили у него алый валькинговский значок и невольно переглянулись. Однако перед ними был всего лишь ветхий, рассеянного вида старик. Вдобавок он был один.
— Добро пожаловать во имя Мира Колодца, — приветствовал он нежданных гостей. — Да, корм для лошадок и солома в сараях на ночь у меня, пожалуй, найдется, но вот чем я буду вас угощать? Надо же, как вас много… как много…
И сокрушенно покачал седой головой.
— Об этом, дед, не волнуйся, — успокоил его Эвименес и отправился устраивать людей, не забыв, впрочем, дать знак Эвадне, чтобы не спускала со старца глаз: вдруг он не так прост, как притворяется. Вскоре сумерки озарились веселым светом костров. Проголодавшиеся люди взялись за ужин, от души хваля хестингарцев, припасших, по своему обычаю, вяленой говядины. Эйрар, Рогей и карренцы направились было к одному из костров, но тут подле них появилась Эвадне. Оказывается, старичок-сторож — по ее словам, малость выживший из ума и безобидный, как капустный кочан — согласно давнему обычаю приглашал предводителей заночевать на самой вилле:
— Пошли, он там ужин состряпал, просит не обижать.
— Не отравить ли надумал? — усомнился Рогей. Эвадне только расхохоталась.
Они отправились на виллу, взяв с собой Мелибоэ. Дряхлый валькинг выставил на стол отличную посуду и своими руками, в торжественном молчании подал им ужин — козленка, приправленного чесноком, — а после еды сел с ними у огня и обвел гостей стариковски тусклыми глазами.
— Простите меня великодушно, благородные господа, но я должен поведать вам одну историю. Видите ли, прежде меня эту виллу сторожил мой отец, а еще прежде того — мой дед. Все мы носим одно и то же имя: Булард, и на всех лежал и лежит долг — рассказывать каждому проезжающему эту повесть, посвященную благословенной памяти девятого графа Валька. Увы, господа! У меня нет ни сына, ни внука, так что я, право, не знаю, кому этот долг перейдет после моей кончины, и…
— Ладно, рассказывай, дед, — буркнул Плейандер. — Только, если можно, давай покороче: сегодня мы одолели немалый путь и, ей-Богу, умаялись!
Старец вскинул обе руки к лицу, словно пытаясь схватить что-то невидимое, потом медленно опустил их. Руки его мелко дрожали.
— Не прогневайся, доблестный воин, — сказал он покаянно. — Я вовсе не имел в виду занимать твое драгоценное внимание рассказами о своей недостойной особе… да и как бы я отважился смешивать столь низменные материи со столь высокими и душеполезными — в этом последнем ты сейчас и сам убедишься, — я лишь тревожусь, что по бренности моей земной плоти наш мир в один прекрасный день невосполнимо оскудеет духовно… Так вот, благородные господа, вот она, история девятого графа Валька, Валька Благословенного! Знайте же, что это случилось во дни, когда страна еще кишела язычниками, и граф, исполнясь благой любви к Храму, отважно бился с ними там, внизу, в Белоречье; впрочем, это-то вам известно, моя же речь о другом…
