Черный цвет, почему же черный?
— Идем? — позвали лесовики, растворяясь в чаще.
— До встречи, — улыбнулся сфинкс, садясь, как кот, и поднимая крылья вверх.
Ветер воет. Куда идти? А, может, взлететь и посмотреть сверху?
— Летим? — спросила старуха, глядя сквозь волну распущенных пушистых волос.
Сфинкс засомневался. Хозяйка много раз не предлагала, это он помнил. Но откуда?
Старуха пощелкала каким-то светом в руке, позвала. Этот свет был знакомый, но холодный, и сфинкс покачал головой. Он склонил голову к плечу, соображая про себя, что старуха принудить не может.
— Стоит желать того, что уже потеряно? — спросил он первый тающий снег.
Поковырял лапой кострище.
Луны расходились.
Праздник закончился.
— Давай, решайся, — сказал вожак племени кентавров, — тебе явно с нами. Я знаю, где живут твои сородичи, сфинкс.
— Это хорошо, — ответил Грин, разминая лапы. — Пожалуй, так будет правильно.
Тихим цокотом копыт наполнилась последняя лунная ночь. К берегам далекой реки спешили кентавры, чтобы, миновав ее, уйти в Степи, к южному морю. То прыжками, то в парении следовал за ними сфинкс. Неуверенно, то и дело оборачиваясь.
Пройдя так какое-то расстояние, он резко взлетел ввысь, почти задохнулся от холодного ветра над лесом, спустился в чащу, встрепенулся вдруг, крикнул резко:
— Я остаюсь!
И пошел прочь, обратно, пешком, мотая хвостом, тяжело ставя лапы и всеми чувствами вслушиваясь в воздух.
Потому что где-то, очень далеко, зажегся человеческий огонек.
Сфинксу стало любопытно, что это значит.
Это любопытство было гораздо важнее всех сокровищ мира.
Это был голод яркий, почти физический.
Это было желание тепла.
Где-то ползком, где-то прыжками, двигался лесной зверь, не ориентируясь ни на что, кроме образа маленького хрупкого огонька на светло-желтой сально пахнущей палочке.
Огонек назывался свеча.
Свечой освещали дом.
В доме жил человек. Или люди.
В доме жил кто-то, кто его ждал.
Значит, зверь искал свой дом…?
За образом дома возникло так много всего остального, что сфинкс резко остановился, оглядывая себя со всем сторон.
— Ой! — сказал он вслух и по-человечески. Тут же засаднило горло, отвыкшее от ровных звуков.
— Ой, мать моя ведьма! — всплеснул крыльями, как руками, Рональд Грин и слегка покачнулся, едва не потеряв равновесие.
…сложнее всего было затаиться рядом с крыльцом, стараясь понять, спит мастер Тесс или просто сидит тихо, и даже самому напустить немного сна, чтобы лапой открыть дверь, проскользнуть в внутрь и пристроить свое тело на кровати.
— Как только люди могут спать на этих кроватях! На ветках и то удобнее, — с досадой подумал полу-кот, обтаптывая в одеяле местечко помягче.
А за окнами уже всходило солнце.
* * *
Утро было необыкновенно спокойным — тихое, светло-серое, с прогоревшей свечкой на окне справа и мирным сонным сопением слева на соседней кровати…
Сопением?
Вернулся!
Моментально проснувшись до конца, Тесс распахнул глаза и сел на кровати.
— Грин? — сфокусировал взгляд, разглядел и зажмурился снова. Посмотрел еще раз и заорал. — ГРИН?!!!
— Я здесь, — пробурчал Грин и уткнул нос в лапу.
— Вы — здесь? — рявкнул Тесс. — Вы в каком виде явились?!
Едва произнеся, оценил собственное заявление, неведомо как заменившее нормальное человеческое: «что с вами случилось?» — и взялся за голову. Почему-то ясно было, что бы ученик ему ни сказал сейчас, хвататься за нее придется все равно.
Грин вытянул лапы и сладко зевнул. Спать хотелось зверски.
— Мне — уйти? — спросил он почему-то с вызовом.
Тесс посмотрел на него очень внимательно.
Вообще-то, смотреть было сложно — уж слишком нелепо выглядело это… существо. Хотелось отвести взгляд, как от инвалида, которому невозможно помочь и не удается так сразу привыкнуть.
О том, к чему требуется привыкать, Серазан в этот момент не задумывался вообще — видимо, потому что разум самостоятельно решил сохранить собственные остатки… и принялся оценивать существо в контексте заданного им вопроса.
— Не знаю, как вы умудрились сюда войти, — заявил, наконец, Тесс, — но теперь — не вздумайте даже с кровати слезать! Вы бы еще верхом на коне в дом ввалились, чтобы окончательно тут все разгромить.
— Надо было с кентаврами откочевать, — сонно зевнул Грин, разлепляя глаза. — Ну, переколдовал немного. Зато, — еще один, совсем душераздирающий зевок прервал его речь, — я теперь летать могу. И убивать, наверное, тоже могу. Как все люди-хищники из вашего мира.
Тесс на мгновение завис.
— Как кто? — наконец переспросил он тихо и почти осторожно.
— Ну, эти, — взмах роскошно изукрашенного хвоста с кисточкой на конце, видимо, означал аналогичное движение рукой. — Ваши мужчины. Я думал, как это может выглядеть, а получилось вот так вот. А что? — Грин с тревогой всмотрелся в лицо Серазана, — вам не нравится?
— Грин, — поинтересовался Тесс еще тише, нежно и вкрадчиво. — А я, по-вашему, не мужчина?
Грин задумался.
— Наверное, да, — ответил он по некотором размышлении. — Но, возможно, вы нетипичный мужчина?
— «Наверное, да,» — задумчиво пробормотал Тесс себе под нос. — Поздравляю, Серазан, вот он, итог твоей военной карьеры…
И произнес уже в голос, смеряя крылато-мохнатое чудище неприязненным взглядом:
— Да, Грин, я нетипичный. Выше среднего был на родине, полдюйма до Войск Прорыва не хватило. А типичный — это Блейк Старр. Очень, очень зверообразный хищник, и как раз, кстати, летал и убивал… Вы хоть у кого-то из нас видели хвост, лапы и крылья?!
— Ну так теперь вы даже выше меня, мастер Серазан, — безмятежно ответил Грин, потихоньку разминая когти, и примирительно при этом улыбаясь. — Так что справедливость так и так восстановлена. А как же вы летали, интересно знать?
«Да причем тут рост?!» — чуть было не заорал Тесс, но вовремя остановился.
И удивился:
— На кораблях, разумеется, — ответил он. — Не на мускульной же силе в космосе путешествовать.
— Здорово! — мечтательно протянул Грин. — Жалко, что до летучих кораблей я не додумался. А может, это и к лучшему. Корабли я себе все-таки не очень представляю.
— Да, к лучшему, — пробормотал Серазан, потихоньку, неспешно, но бесповоротно все же осознавая, что же сделалось с учеником. — Если бы вы сюда пригребли на веслах, с прикрепленной к заднице галерой…
Грин попытался изобразить на невыспавшейся физиономии негодование.
Получилось откровенно плохо.
