— На весенний императорский бал? — подпоручик задохнулся от переполнившего его счастья, но тут же погрустнел. — Нет, не получил.
— Значит, ещё получите. Государь император не может оставить без внимания героев только что закончившейся победоносной войны.
— Благодарность моей семьи не будет иметь границ, Василий Иосифович.
— Полно вам, Апполинарий Григорьевич, мы же боевые товарищи.
— Да! — согласился Куликовский. — И за это товарищество нужно непременно выпить коньяку. Не откажетесь позавтракать со мной, Василий Иосифович?
— Вообще-то время ужина.
— Давайте не будем придираться к мелочам.
Поезд прибыл в Петербург точно по расписанию, без помпезности и торжеств. В принципе, Вася и не ждал оркестра на перроне, но вот эта будничность слегка обидела.
— Поля, мы приехали.
Куликовский невнятно промычал и сел на диване, не открывая глаз:
— Куда приехали?
— В Санкт-Петербург.
— Зачем?
Красный вздохнул — перспектива тащить из вагона начинающего алкоголика его не радовала, но и бросить сослуживца в купе не позволяла совесть.
— За орденами и славой приехали!
Прозвучало фальшиво и пафосно, но эти слова произвели на подпоручика магическое воздействие. Открылись глаза, загоревшиеся уже привычным восторгом, он встал и начал собираться. Собственно, все сборы заключались в энергичном растирании слегка припухшего лица ладонями и надетой форменной курткой. А ботинки Апполинарий Григорьевич перед сном как-то позабыл снять.
— Я готов, Василий Иосифович.
Поезд в последний раз лязгнул сцепками и остановился. Красный разглядел на перроне знакомую высокую и чуть сутулую фигуру Алексея Максимовича Горького, и подхватил тяжёлый армейский баул..
— Меня встречают. Вас подвезти?
— Нет, — Куликовский помотал головой, отчего болезненно поморщился. — Я сначала… э-э-э… В общем, задержусь в буфете.
— В таком случае позволю себе напомнить о советах Михаила Афанасьевича Булгакова.
— Про холодные закуски и суп?
— Именно.
— Весьма спорное утверждение. Всегда предпочитал пользоваться рекомендациями Антона Павловича Чехова.
— С селёдочкой под горчичным соусом?
— И с рыжиками, карасями в сметане и с перепёлками.
— Тоже разумно, — согласился Красный. — Тогда до встречи в Гатчине, господин подпоручик.
Апполинарий Григорьевич кивнул и опять поморщился:
— Непременно, господин поручик.
Знаменитый писатель вёл машину сам, и по такому случаю был трезв и мрачен. И громогласно жаловался на целителей, под предлогом подготовки к омоложению запретивших употреблять любые спиртные напитки, включая пиво, сроком на два года. И это Алексея Максимовича угнетало чрезвычайно.
— Они же вредители, Вася! Вот как есть натуральные вредители и враги народа.
— И что теперь делать?
— А ничего, — тяжело вздохнул Горький. — Господь терпел, и нам велел.
Красный с удивлением посмотрел на писателя, никогда не отличавшегося религиозностью. Он и в церквях-то бывал лишь по торжественным случаям вроде крестин или венчаний.
Кстати, этот Алексей Максимович Горький сильно отличался от того «великого пролетарского писателя», что остался в памяти капитана Василия Родионова. Во-первых, происхождение если и можно было назвать пролетарским, то с большой натяжкой — семья Пешковых владела пятью пароходами на Волге, свечным заводиком в Саратове, и солидным пакетом акций Волжско-Камского Промышленного банка. Во-вторых, биография тоже немного другая — «в люди» Алёша Пешков не ходил, зато с отличием закончил коммерческое училище, после чего был принят в Казанский университет.
Правда, учёбу забросил на половине второго курса, сбежав в сербскую армию воевать с турками. В конце военной карьеры командовал батальоном добровольцев, но получил тяжёлое ранение и долго лечился на итальянском острове Капри. В Россию вернулся весной четырнадцатого, а осенью того же года ушёл на фронт, возглавив охотничью команду Сумского пехотного полка.
И никогда не был замечен в набожности и религиозном рвении!
— Вот же тебя разобрало, дядя Лёша!
— А как же иначе? Старую жизнь мне заботой о здоровье отравили, а до новой два года ждать. Но ты бы не глумился над пожилым человеком, а о себе задумался. Вот отвесит отец горячих за самоуправство, тогда вместе посмеёмся.
— Сильно ругался?
— За побег на войну даже хвалил, — усмехнулся Алексей Максимович. — Остальное узнаешь при личной встрече. Мы, кстати, на ближнюю дачу сейчас едем.
— Это я заметил, — кивнул Красный. — Но за что хоть ругал больше всего? Мне же надо морально подготовиться к разговору и подобрать аргументы в защиту.
— Разве кроме присоединения Восточного Туркестана ты ещё что-то успел натворить? — удивился Горький. — Ах да, летающие дохлые головы… Хотя нужно признать, что получилось очень смешно.
Василий с досадой поморщился. Он ещё в поезде начитался газет, на все лады комментирующих появление некро-курьеров, и сто раз успел пожалеть о принятом решении.
— А с Восточным Туркестаном что не так? Практически бескровно присоединили кусок земли размером с четверть Европы.
— А Российской империи был нужен этот кусок? — вопросом на вопрос ответил Горький. — Им, между прочим, и подавиться можно.
— Авось разжуём и проглотим.
— Министру финансов бы твою уверенность.
— Этот чем недоволен?
— Ты ещё спрашиваешь? — удивился Алексей Максимович. — Привёл в российское подданство несколько миллионов нищих кочевников и спрашиваешь?
— Там всего полтора миллиона было.
— Было?
— Ага, — кивнул Вася. — Я их обратно китайскому императору продал по восемь рублей за штуку.
— Ну знаешь…
— Знаю, продешевил. Но там была оптовая покупка, пришлось сделать большую скидку. А куда деваться?
Глава 16
Василий очень пожалел, что под рукой нет фотоаппарата, чтобы запечатлеть для истории лицо императора Иосифа Первого, читающего оправдательную бумагу. Ту самую бумагу от генерал-лейтенанта Дзержинского, что когда-то выпросил для Лизы Бонч-Бруевич. Лежала себе и лежала, а сейчас вот пригодилась.
— Получается, что ты как бы и не виноват?
Вот, с этого и нужно начинать! А то не дал толком поздороваться с матерью и сёстрами, сразу утащил в кабинет, и принялся ругать за самодеятельность и политическую близорукость.
— Как бы да, не виноват.
— Но я в этом очень сомневаюсь. Допустим, присоединение новых территорий можно понять и оправдать, но что ты скажешь про позорную торговлю людьми? Почему у всех дети как дети, а у меня какой-то Себастьян Перейра, торговец чёрным деревом и компаньон великого Альвеца?
— Жёлтым деревом, отец.
— Помолчи, это был риторический вопрос.
— Молчу, — согласился Василий, и достал из нагрудного кармана ещё одну бумагу.
— Что это?
— Копия того самого договора с китайцами, из-за которого ты несправедливо обвиняешь меня в работорговле.
— И что в нём? — император не стал брать документ в руки.
— Если коротко, то стоимость выездной визы для покидающих территорию Российской Империи подданных богдыхана., и размер штрафных санкций в случае отказа кого-либо добровольно переселяться. Так что никакой торговли людьми нет и в помине, всё в соответствии с нормами, принципами, и традициями международного законодательства.
— Неожиданная предусмотрительность, — император усмехнулся в густые усы. — Но ладно, бог с ними, с китайцами… У тебя какие планы на ближайшее будущее?
— Стратегические или тактические? — уточнил Василий.
— И те и другие.
— Для начала хотел бы экстерном сдать экзамены за весь гимназический курс, для чего прошу предоставить отпуск. Как ни крути, а без документа об образовании выше штабс-капитана мне не прыгнуть.
— Задумался о военной карьере?
— И о неё тоже. Но не забыл о желании проектировать и выпускать летательные аппараты тяжелее воздуха. Деньги на приобретение завода у меня сейчас есть, так что…
