Мальчик уже ждал их у открытой двери сарайки. Эльфы внесли труп, положили его около стены. Ребенок накрыл отца старой, порванной сетью, и они все покинули сарай, ставший склепом.
– Спасибо вам, господа сидхи, – сказал мальчик.
Кулумит пошел к жене. Марфор же при словах ребенка почувствовал себя последней мразью и просто так уйти не смог. «Как же его зовут», мучительно думал эльф. – «Андрей, кажется…». Он взглянул на печальное лицо мальчика, положил руку ему на плечо.
– Это была страшная ночь, – сказал эльф. – Но взгляни сюда, Андрей.
Ребенок послушно перевел взгляд на нежно-розовые верхушки гор западного берега. А в следующий миг под лучами солнца запылала жесть крыш эльфийских дворцов.
– Пришел день, – сказал Марфор.
Мальчик вздохнул.
– Это хорошо, – почти нормальным голосом сказал он. – Но почему, господин сидх, первыми Ярило ласкает вас, хотя мы живем к нему ближе?
Мальчик взглянул на ошеломленного эльфа и усмехнулся.
– Меня зовут Михей, – сказал он. – Вообще-то.
– А меня – Марфор, – помолчав, ответил эльф.
Ваниэль, Марфор и Кулумит, прибежавшие последними, запрыгнули в ладью. Лакгаэр сурово глянул на них и сказал, обращаясь к Мите:
– Мы уходим. Благодарю тебя за все, княжич.
– Лучше бы вы никогда не ступали на нашу землю, – изломанным голосом ответил подросток. Но его аура излучала не гнев, а пронзительную боль. Перед глазами княжича стояла холеная кисть с двуцветным маникюром и приклеенным крохотным изумрудом, придавленная сломанной балкой. Этот образ был так ярок, что его увидел и старый эльф, но не понял его значения.
– Ну что же, – сказал глава Нолдокора. – Это обычный ответ мандречен.
У Мити защипало в носу. Он запрокинул голову, чтобы слезы не выкатились из глаз, и сделал вид, что смотрит на ведьм. Карина и ее подруги, лениво кружившие в небе, перестроились в клин и пошли в сторону центра города, постепенно снижаясь.
Ладьи эльфов, повинуясь телепатическим приказам кормчих, медленно отчалили от берега, принадлежащего людям.
Елена перегнулась через подоконник и посмотрела вниз. Ночью она не могла толком оценить высоту, Ульрик просто втащил возлюбленную в окно. Но сейчас, при свете дня, стало очевидно, что спуститься сама княжна тоже не сможет. Конечно, она могла покинуть госпиталь обычным путем, через приемный покой, но как раз этого Елене очень хотелось избежать. Госпиталь уже проснулся. В коридоре раздавались голоса медсестры и пациентов.
Елена вздохнула и взглянула на любимого. Княжна принесла ему чистую одежду, чтобы Ульрику не пришлось ходить по госпиталю в заляпанном кровью и грязью наряде. Ворот зеленой шелковой рубахи украшали золотые узкие листья, такие же были вытиснены на широком поясе. Проступившая на щеках светлая щетина лишь добавляла импозантности. Эльф разметался на тесном матрасе. Верховного мага поместили в одноместную палату, а койку для его сопровождающего ночью перетаскивать не стали. Да и не было их в отделении, свободных коек.
Княжна покосилась на Шенвэля и обнаружила, что эльф с интересом смотрит на нее. Елена подумала, что, возможно, раненный чего-то хочет, но не может вымолвить ни слова от слабости.
– Воды? – участливо спросила княжна.
Шенвэль отрицательно покачал головой. Елена заметила, что под головой у Верховного мага пристроен заплечный мешок, побуревший от крови. Подушек в хирургическом отделении, видимо, тоже не хватало.
– Ты, я полагаю, Елена? – спросил он.
Княжна кивнула и присела на краешек матраса рядом со спящим Ульриком.
– Ты гораздо красивее, чем я представлял по рассказам, – сказал Шенвэль.
Елена грустно улыбнулась и ответила:
– Это потому, что он видит меня только в полутьме.
Эльф хмыкнул.
– Скажите, – спросила ободренная княжна. – А в Фейре очень холодно?
Шенвэль пристально посмотрел на нее, и Елена смутилась.
– Смотря где, – сказал эльф мягко. – Фейре очень сильно вытянута вдоль шестнадцатого меридиана. На юге снег лежит только три месяца в году, а на севере все девять. На юге ночь и день, как здесь, а на берегу Залива Вздыбленного Льда полгода ночь, полгода день…
– Вот как, – сказал Елена задумчиво.
– Ответь и ты мне, – сказал Шенвэль. Княжна вся внутренне сжалась, но вопрос, который задал ей эльф, был вовсе не тем, который она ожидала услышать.
– Ты с Ульриком только потому, что он пострадал из-за тебя?
– Нет, – сказала Елена. Взглянув на эльфа, она поняла, что он ждет более подробного ответа. Княжна собралась с мыслями.
– Когда сюрки захватили Рабин шесть лет назад, во время последней войны, Ульрик спас мне жизнь. Я не успела уйти в Зал Страха вместе со всеми. Он подобрал меня на улице, вытащил просто из-под копыт коней сюрков. Мы с ним скрывались в Хельмутовом гроте, как пройти в убежище к остальным, Ульрик не знал. Я очень боялась – что он меня изнасилует, что… А Ульрик ни разу не ударил меня, даже голос на меня повысил. Он отдал мне почти всю еду, которая у него была. У меня тогда уже были кавалеры, но Ульрик… Я поняла, что он будет лучшим отцом для моего ребенка, – продолжала Елена, краснея, но все же закончила: – Ведь отца ребенок все равно будет любить, независимо оттого, есть у папы руки, или нет… И потом, Ульрик ведь не пьет.
– Понятно, – сказал Шенвэль.
Ульрик зашевелился, пробормотал что-то и открыл глаза.
– С добрым утром, – сказала Елена, улыбаясь. Княжна наклонилась и поцеловала его.
Взгляд эльфа прояснился. Лицо приобрело привычную угрюмость.
– Тебе нельзя дольше оставаться здесь, – сказал Ульрик, вставая. – Сейчас твой брат как нагрянет…
Они подошли к окну. Эльф поднял руку на уровень плеча. Елена прихватила с собой корзинку. Из-под плетеной крышки торчал краешек испачканной кровью материи, в которой Шенвэль без труда узнал рубаху Ульрика. Княжна с довольным видом повисла на руке эльфа, поджав ноги. Ульрик повернулся. Княжна прошла в проем окна. Эльф перегнулся через подоконник, как только что Елена. Шенвэль видел, как вздулись и опали бугры мышц под рубашкой Ульрика.
– Ну, давай, – хмуро сказал столяр, из чего Шенвэль заключил, что княжна благополучно спустилась на землю. – Поосторожнее там.
– Потрясающе, – сказал Шенвэль. – Мне это напомнило работу портового крана.
Ульрик усмехнулся.
– Ты еще не проголодался? – спросил он. – В госпитале отвратительно кормят, но на соседней улице есть неплохое кафе, где торгуют навынос. Ты скажи, я схожу.
Шенвэль отрицательно покачал головой. Ульрик вернулся на свой матрас и улегся на нем, заложив руку за голову.
– Скажи, сложно любить мандреченку? – спросил Шенвэль.
– Я ведь тебе рассказывал, – ответил Ульрик.
– Ты больше освещал технический аспект, так скажем, – возразил Шенвэль. – Ты знаешь, что раньше или позже тебя убьют, но все равно каждый вечер идешь в Хельмутов грот. Почему?
– Как бы тебе объяснить… – сказал Ульрик задумчиво. – Эльфок растят, как цветы в оранжерее, чтобы любоваться ими. А мандреченок воспитывают, чтобы с ними можно было жить.
– И умирать, – сказал Шенвэль задумчиво.
– Да. Их учат переносить вместе со своим мужчиной все трудности, поддерживать его… Единственное серьезное отличие, это, пожалуй, то, что мандречены вообще очень вспыльчивы, и их женщины не исключение. Они в гневе говорят такие вещи, что … Я долго не знал, как себя вести. Орать на нее тоже? Слушать и молчать? Я только недавно понял, в чем дело.
– И в чем же? – заинтересовался Шенвэль.
– Их мужчины очень измельчали последнее время, – пояснил Ульрик. – Мандречены перестали, а точнее, не успевают взрослеть. Мандреченки живут с капризными, вздорными подростками; опекают их, вытирают им сопли и при этом ухитряются создать у мужа иллюзию, что именно он глава семьи и все решает здесь. Но в глубине души, как и все женщины, мандреченки тоскуют по проявлениям мужественности. Так вот, когда мандреченка орет на своего мужа, она просто хочет, чтобы он заорал в ответ, стукнул кулаком по столу… Проявил себя мужчиной, наконец.
