– Какая это жалкая мужественность, – заметил Шенвэль.
Столяр кивнул.
– Леночку я отучил требовать проявлений этой псевдомужественности, но с большим трудом. Ладно, хватит болтать, – сказал Ульрик. – Тебе, наверно, вредно сейчас так много разговаривать.
Некоторое время они молчали. Ульрик смотрел на солнечного зайчика на потолке.
– Мне понадобится выписка из архива о том, что Финголфин твой дед, – прервал тишину Шенвэль. – И свидетельство о браке. Но оно должно быть мандреченское, чтобы Иван – или кто-нибудь другой – не мог подать ноту о том, что ты похитил его сестру.
Ульрик сглотнул.
– Благодарю тебя, Верховный маг, – севшим голосом сказал он.
Внутренний двор госпиталя скрывала узорчатая тень от мощных лип. Желтел песок на площадке для малышей. Равномерному, не стихающему ни на минуту визгу аккомпанировал скрип качелей. Пациенты сидели на лавочках, разговаривали с пришедшими навестить родственниками или играли в шахматы с товарищами по палате. Некоторые прогуливались по аллеям, мелькая штампами на пижамах. В первое утро пребывания в госпитале Шенвэлю выдали такую же. Шенвэль очень любезно поблагодарил, но ни разу не одел. Больничная пижама и цветом, и покроем слишком напоминала униформу воспитуемого. Он поделился своим наблюдением с Ульриком. Столяр, хмыкнув, предположил, что и шьют их на одной фабрике. А сегодня утром Елена, краснея, попросила принять дар – от чистого сердца. Даром от чистого сердца оказались две шелковые рубахи с богатой вышивкой и немного поношенные, но вполне подошедшие Шенвэлю по размеру брюки. Благодаря этому у Шенвэля появилась возможность выбраться в сад, погреться на солнышке. Шенвэль выбрал себе место в дальнем конце двора, рядом с невесть как выросшей здесь рябиной. Сюда пациенты редко заходили – в пятнадцати саженях от рябины чернело низкое здание морга.
Эльф увидел Гёсу. Экен спускался по ступенькам. Гёса сразу заметил его, заулыбался и пошел к Шенвэлю.
– Привет, – сказал экен, приблизившись. – Как ты себя чувствуешь?
– Я? Я ощущаю боль и почти невыносимое облегчение, – произнес Шенвэль задумчиво. – Ты прав, Гёса, в любви помогает только любовь.
Экен понял причину грусти эльфа и попытался утешить его.
– Тебе еще повезло, – сказал Гёса. – Карина обычно разводит мужиков на деньги и бросает, но сидха, который у нее как-то был, она просто убила.
– Я знаю, – сказал Шенвэль.
– А чего ты тут делаешь?
– Ульрика жду, он пошел в кафе за супом, – сказал эльф. – Если хочешь быть здоровым, ешь один и в темноте…
– Не бойся, я на хвоста падать не буду, – сказал экен. – Ко мне сейчас Заринка забежала, накормила вкусностями всякими.
Шенвэль прикрыл глаза веками.
– Я видел, – сказал он.
Он встретил Карину и Светлану в коридоре. Целительница приветливо улыбнулась эльфу и спросила о самочувствии, а Карина мельком глянула на эльфа так, словно видела первый раз в жизни. Для Шенвэля это было словно ушат холодной воды. Совсем не такой реакции он ожидал, и теперь не знал, радоваться или печалиться. Поведение Карины в подземелье можно было списать на стойкость к магии, но сейчас чары Эрустима уже должны были полностью опутать ведьму. Тем более, что эльф ударил ее магией жезла. Шенвэль почувствовал, что падет в пропасть, на дне которой крокодилы ревности и отчаяния уже распахнули свои многозубые пасти. На него-то чары Эрустима уже подействовали в полной мере. Эльф заговорил с Кариной сам, сказал, что хотел бы нанять ведьму, что у него есть для заказ именно для нее. По большому счету, это было правдой. Разрушить жезл могла только та, кто создала его.
Женщина, в которой в бессчетный раз воплотилась душа нации мандречен, богиня Нава.
Карина в ответ как-то вяло усмехнулась и сказала: «Насколько я помню, когда ты предлагаешь работу, тебе лучше не отказывать. Ладно… Выздоровеешь, найдешь меня. Мы еще три дня в Рабине будем, потом улетаем в Кулу».
– Они так, на минутку заскочили. В перерыве между выступлениями, – продолжал экен. Иван вполне мог изгнать ведьм из Черногории после всего того, что они натворили. Но князь оказался мудрее. Иван понял, что праздник нужен его народу даже больше, чем ему самому. Крыло Карины, сменив боевые костюмы на яркие разноцветные платья, участвовало в параде по поводу именин князя, показывало фигуры высшего пилотажа и носило в воздухе тяжеленные матерчатые растяжки с хвалебными надписями.
– Сейчас они обедать пошли, с бароном и старшей крыла… Я с тобой посижу немного, можно? – спросил Гёса, глядя на эльфа исподлобья.
– А чего ж нельзя, – сказал Шенвэль. – Мне как раз с тобой поговорить надо. Я к тебе заходил в палату, но мне твой сосед сказал, что сам тебя не видит. А еще говорили, что к тяжелораненому положат, он боялся, что утку придется подавать да выносить…
Экен хохотнул и присел на потемневшую от времени и дождей лавочку.
– Я слушаю тебя, Лайто, – серьезно сказал он.
Эльф развязал грязный, потрепанный заплечный мешок, лежавший у него на коленях. Гёса пришло в голову, что Шенвэль успел прихватить кое-что из сокровищницы дракона и теперь решил с ним поделиться. Но эльф достал ивовую флейту. Экен вздрогнул. Он узнал инструмент, несмотря на то, что флейте уже была порядком растрепана и рассохлась. Это на ней Шенвэль играл в тронном зале, открывая Дверь для драконов.
– Возьми, – сказал Шенвэль, протягивая флейту Гёсе.
Гёса подставил руку, и ивовая флейта легла в его ладонь.
– Зачем это мне? – спросил экен.
– Играть, – сказал эльф лаконично.
– Спасибо, конечно. Но я больше насчет Танцев, ты ведь знаешь, – проворчал Гёса.
– Теперь ты больше насчет Музыки, – сказал Шенвэль спокойно.
– Ты шутишь? Ведь Музыкантами не становятся, – сказал экен недоверчиво. – Музыкантами только рождаются.
Шенвэль пожал плечами.
– Посмотри на свою Дверь, – сказал он.
Гёса повиновался. Дверь, которую он всегда открывал своим Танцем, экен воспринимал как черный прямоугольник прямо перед собой. Но сейчас там, к ужасу экена, лишь переливалась разноцветными всполохами его собственная аура.
– Оглянись, – сказал эльф. – В астрал только выйди.
Гёса вышел из своего тела и повернулся. Полупрозрачный черный прямоугольник оказался прямо за спиной физической оболочки экена. Дверь тут же начала открываться. Это было невероятно – без Музыки, без того рывка, который требовался экену каждый раз, чтобы хоть чуть-чуть приоткрыть ее. Гёса уперся в нее обеими руками, но сила Подземного мира гудела и рвалась из-за Двери. Экен понял, что долго ему так не продержаться.
– Спиной, – внезапно услышал он голос Шенвэля. – Повернись к ней спиной.
Гёсе некогда было размышлять, где у его астрального тела спина. Экен поспешно развернулся и прижал Дверь. Он чувствовал, как Цин щекочет ему лопатки, как толкается сила Смерти в мир живых. От напряжения у экена дрожали икры.
– Возвращайся, – приказал Шенвэль, и Гёса ощутил, как его сильно дернули за пояс. Пятки экена поехали, и он откинулся назад, удерживая Дверь своим весом.
Гёса открыл глаза и огляделся с безумным видом.
– Что это было? – спросил он.
– Видишь ли, – сказал Шенвэль. – Ты стал Музыкантом, повернулся к Двери спиной еще в замке. Я не знаю, почему это произошло, но думаю, что причиной – тот артефакт, который я ввел тебе перед нашим Танцем, а потом забрал.
– Я ведь мог умереть у Поджера на столе, – сказал Гёса сипло. – Как Крюк! Что было бы с Рабином?
Эльф пожал плечами.
– Сослагательное наклонение – единственная конструкция, которой я никогда не мог понять в мандречи [5], – сказал Шенвэль. – Я не смогу научить тебя Музыке.
– Почему? – осторожно спросил экен.
– Когда Музыкант еще только учится… пробует силы, подбирает мелодию… он должен находиться на освященной земле. В капище Ящера. А меня, эльфа, в капище этого бога не пустят ни под каким видом.
