Ознакомительная версия.
Фланаган ничего не ответил. Искорки в его озорных ирландских глазах погасли. Он недовольно поджал губы.
— Кто разыскивал его? — не удержался я.
— Никто, — отрезал Фланаган. — Просто у хозяюшки…
— Пинкертоны, вот кто! Устроили бурю в стакане воды, — сказала Фланаган.
— А кто такие пинкертоны? — спросил я.
— Детективы! — ответила она. — Целый взвод детективов!
— Их было всего двое, — тихо сказал Фланаган.
— Они приехали из самого Вашингтона, — продолжала она, не слушая его. — Это было весной шестьдесят первого года.
— Шестьдесят второго, — поправил Франаган.
— С приказом из военного департамента — за подписью самого Секретаря Стэнтона!
— Нет, это был не Стэнтон.
— Точно Стэнтон!
— Значит, это был не шестьдесят первый год, моя милая, — сказал Фланаган. — Стэнтон стал Секретарем только в январе шестьдесят второго.
— Не заговаривай мне зубы, я видела приказ своими глазами!
— С чего бы вдруг секретный агент правительства стал показывать тебе, жене продавца, приказ?
— А что им было нужно? — спросил я.
Год (или годы), когда это происходило, совпадал с путешествием в Бенин. Была ли близость этих двух событий простым совпадением? Не могло ли правительство каким-то образом узнать о намерении старшего Уортропа привезти Антропофагов в Америку? Сердце мое забилось часто-часто. Кажется, эта встреча, этот разговор — счастливый случай, который может дать мне ключ к разгадке тайны, мучающей Доктора. Что, если я вернусь сейчас домой с ответом — и это после намека, что у меня маловато мозгов в голове! Как я сразу вырасту в его глазах, превращусь из глупого заикающегося мальчишки в человека действительно незаменимого!
— Они хотели узнать, был ли он преданным американцем, — ответил мне Фланаган прежде, чем его жена успела открыть рот, — и он, несомненно, был. И спрашивали, кстати, не столько о нем, сколько о двух джентльменах из Канады, дорогая, если ты помнишь. Не назову их сейчас по именам, все-таки двадцать пять лет прошло…
— Слайделл и Мейсон, — бросила миссис Фланаган. — И они были никакие не канадцы. Они были шпионы от бунтовщиков, так-то.
— Ну, пинкертоны ничего такого не говорили, — подмигнул он мне.
— Обоих видели в доме Уортропа, — сказала она, — в этом доме на Харрингтон Лейн. И не один раз.
— Это ничего не доказывает насчет Уортропа, — не согласился он.
— Это доказывает, что он сотрудничал с агитаторами и предателями, — крикнула она в ответ. — Это доказывает, что он был сторонником.
— Ну, ты вольна думать все, что пожелаешь, миссис, и повторять слова других, но правда от этого не изменится. Пинкертоны покинули город, а Доктор Уортроп остался, не так ли? Если бы у них были доказательства против него, его бы забрали, верно? А ты теперь поливаешь грязью этого хорошего человека, который никому из известных мне людей не причинил зла. Нехорошо это, дорогая. И вообще — о мертвых плохо не говорят.
— Он был сторонником восстания! — настаивала она. У меня уже в ушах звенело от ее крика. — Он изменился после войны, и вам это хорошо известно, мистер Фланаган. Он временами по несколько недель не выходил из дома, а когда выходил — безучастно бродил по городу, как человек, потерявший лучшего друга. От него даже «как поживаете» было не услышать, хоть под самым носом у него пройди. Он онемел, как человек, у которого сердце разбито, вот что я вам скажу.
— Что ж, женушка, возможно, и так, — уступил наконец Фланаган с тяжелым вздохом. — Но не скажешь, что это было из-за войны. Сердце мужчины — сложная штука. Признаю, не такая сложная, как сердце женщины, и все же… Возможно, его сердце и было разбито, но мы не знаем кем.
Я этого тоже не знал, но у меня была догадка: к концу войны руки Алистера Уортропа были в крови. Не той, что проливалась на поле боя, а той, что пролилась на борту «Феронии», — да еще той, что прольют монстры, которых он так настойчиво стремился привезти на родные берега — жертва, возложенная им на алтарь своей «философии».
Я нашел Доктора в кабинете. Он сидел в своем любимом кресле у окна. Ставни были закрыты, и в комнате царил мрак; я едва не проглядел Уортропа, когда заглянул внутрь. До этого я сперва искал его в подвале, но нашел лишь перевернутые коробки и папки, разбросанные по его столу; потом я был в библиотеке, которая тоже была в беспорядке, и книги валялись на полу повсюду. Вообще весь дом выглядел так, словно здесь побывали грабители.
— Уилл Генри, — сказал он. По голосу было слышно, что он страшно устал. — Надеюсь, твои заботы оказались более плодотворными, чем мои.
— Да, сэр, — откликнулся я, тяжело дыша. — Я пришел бы пораньше, но я забыл зайти к пекарю, а я знаю, как вы любите его ватрушки с малиной, так что мне пришлось вернуться. Я купил последние, сэр.
— Ватрушки?
— Да, сэр. И еще я был в лавке мясника и у мистера Фланагана. Он передает вам привет, сэр.
— Почему ты так тяжело дышишь? Ты заболел?
— Нет, сэр. Я бежал домой, сэр.
— Бежал? Почему? За тобой гнались?
— Мне миссис Фланаган рассказала кое-что.
Меня переполнял восторг. Вот сейчас я расскажу ему все — и его меланхолию как рукой снимет, я уверен. А все потому, что я такой умный.
Доктор хмыкнул:
— Что-то обо мне, несомненно. Не стоит тебе разговаривать с этой женщиной, Уилл Генри. Разговаривать с женщинами вообще опасно, но с этой разговор превращается в серьезный риск.
— Не о вас, сэр. О вашем отце.
— О моем отце?
Я рассказал ему все, захлебываясь и едва переводя дыхание, — о Слайделле и Мейсоне, об агентах Пинкертона, которые рыскали по городу (что подтвердил мясник Нунан и пекарь Таннер), про расхожее мнение, что его отец был сторонником конфедератов, о его замкнутости и тяжелой реакции на падение Юга, и что все это совпадало по времени с экспедицией «Феронии». Доктор прервал меня лишь один раз — чтобы я повторил имена людей, в сотрудничестве с которыми обвиняли его отца. Все остальное время он сидел и нетерпеливо изучал меня поверх сложенных рук. Я ждал затаив дыхание, что он скажет в заключение моего рассказа. Я был уверен, что он вскочит с кресла, обнимет меня и благословит за то, что я разрубил гордиев узел.
Вместо этого, к моей огромной досаде, он покачал головой и сказал тихо:
— И это все? Ты мчался сюда со всех ног, чтобы рассказать мне это?
— Вы это знали? — спросил я упавшим голосом.
— Мой отец был много в чем виноват, — сказал он. — Но не в измене и не в предательстве. Возможно, что он встречался с этими людьми. И возможно также, что их задачей было склонить его на сторону мятежников. Может быть, у них на уме был хитрый план — особые взгляды моего отца были небезызвестны в определенных кругах, — но какой бы план они ему ни предложили, он отверг бы его немедленно.
Ознакомительная версия.
