Клубы дыма развеялись, и на скале уже не было живого воплощения божка, а только его шкура, под которой скорчился вождь. Пару тинок ничего не происходило. Затем тело под шкурой зашевелилось, начало подыматься. Вскоре вождь стоял во весь рост, держа кусок разорванного сердца в протянутой руке. Он что прокричал и показал на тело, лежащее возле его ног. Судя по всему, весть была радостная, так, как дикари соскочили и принялись прыгать на месте. Вожак, подошел к телу моряка, взял огромный тесак, начал рубить тело на куски и кидать их в прыгающую толпу дикарей. Те, ловили их, с жадностью вгрызались в человеческую плоть, после чего впадали в транс.
– Постой старик, – прервал рассказ менялы Дхим, – к ним действительно спускался Великий дух?
– Нет, мой повелитель, это был трюк, секрет которого передавался из поколения в поколение вождей племени, – объяснил ростовщик. – Шкура имеет скрытые крючки. Уменье влезть в нее на глазах у всех, приходит с годами, а насчет дыма, ещё проще. В скале есть пустоты. Человек вождя по подземному входу попадает туда и в нужный момент разводит костер.
– Все ровно, хоть один человек, да догадался бы о подлоге, – подверг сомнению слова менялы Дхим.
– Мудрость ваша велика, наихрабрейший. Хоть племя, которое меня захватило совсем дикое, но и там появлялись те, кому удавалось распознать подлог. И тогда их участь была решена, ибо посмевших усомниться в божественном происхождении вождя, превращают в серых рабов. Они становились самыми преданными слугами вождя, – ответил меняла.
– Ладно, продолжай, – разрешил Дхим, удовлетворенный ответом рассказчика.
– Только через день, когда дикари отошли от оргии и последующего гулянья, о нас вспомнили и сняли со столбов. Словно зверей, каждого запихали в отдельную клетку. Наши мучители не кормили нас второй день, считая, наверное, что не стоит переводить продукты на тех, кто всё ровно умрет, если не сегодня, так завтра. Воды тоже было в обрез. Иногда подходила какая-нибудь женщина и выливала сверху на одного из узников мутную воду, что осталась после хлопот по хозяйству. Мы страдали от жажды, с жадностью ловили вонючую, теплую влагу и были искренне благодарны даже за это.
Солнце стало клониться к закату, когда появились воины в масках и стали вытаскивать пленников из клеток. На тех, кто сопротивлялся, натравливали ящеров, которые у туземцев заменяли сторожевых собак. Дикари согнали нас, будто овец в стадо. Ударами кнута они заставили сесть изможденных людей друг за другом и положить руки на плечи впереди сидящего. После чего, дикари в масках приволокли деревянные кандалы, и одели их на нас, концы колодок стянули веревкой. Отверстия в колодках были все одинаковые. У кого шея оказалась больше чем надо, ужасно мучались, задыхаясь от давящих на горло краев. Не утруждали они себя и тем, чтобы построить пленников по росту. Это была ещё одна из извращенных пыток. Заключалась она в том, чтобы ставить высоких рядом с низкорослыми людьми. Когда нас подняли и погнали в неизвестном направлении, высоким приходилось идти на полусогнутых ногах, дабы не задушить своих товарищей.
Мы шли четыре тэя, может пять. В пустыне трудно определить время. Когда нам разрешили остановиться и отдохнуть – была глубокая ночь. Воины окружили нас, хотя это было лишним. Мы были так измотаны, что мысли о побеге даже не приходили в голову. Жажда, голод и усталость доконали нас. В таком состоянии мы и в правду мало, чем отличались от животных. С нас сняли колодки и кинули мешок с едой. Мясо, лежавшее там, уже отдавало душком, но чувство голода притупило все остальные чувства. Люди бросились набивать рты. Я тоже схватил кусок мяса и стал отрывать его от кости.
Вдруг, один из пленников отбросил полу-обглоданную кость и закричал, упав на колени, стал блевать. Все, что он успел съесть, было извергнуто наружу. Порывы рвоты не оставили его даже тогда, когда желудок опустел, и кроме желчи из него уже ничего не выходило.
В этот момент тучи, закрывавшие ночное светило, разошлись, и мы увидели обглоданную часть человеческой руки, которую отбросил наш товарищ. Решив остаться лучше голодными, люди старались избавиться от остатков этой пищи. Некоторые не выдержали такой правды, захлебнулись в собственной рвоте.
Меняла замолчал, и нервно сглотнул. Даже через столько лет воспоминания вызывали у него тошноту.
– Усилием воли я удержал, рвущиеся наружу, куски проглоченного мяса, – продолжил рассказ старик. – Мне надо было выжить, а чтобы жить, нужна была пища, – произнес он и опустил голову, пряча глаза.
– Я чувствовал, цель моих поисков рядом, и умирать от голода в нескольких шагах от неё не входило в мои планы. Мои спутники заметили, что я продолжаю есть, стали приближаться ко мне. На их лицах читалось решимость рассчитаться со мной за все: и за год скитаний, и за то, что по моей прихоти они попали сюда, и за то, что сейчас ем их товарища.
Вождь, наблюдавший за нами, отдал команду. Воины подбежали, пинками усадили на песок пленников, и только боцман остался стоять на ногах. Он смотрел на дикарей взглядом, из которого ушло повиновение, один против десятка воинов. Дикарь в маске заорал на него, но боцман даже не шелохнулся. И тогда туземец ударил его своим копьем, целясь в живот, чтобы смерть была долгой и мучительной. Боцман, проведший всю свою жизнь в море и покрытый шрамами, полученными в морских сражениях, перехватил копье, сбил дикаря с ног и пригвоздил его к земле. Это было последние, что успел сделать боцман. Подбежавшие дикари пронзили тело моряка копьями. К телу убитого подошел вождь и копьем, больше напоминавшим меч с очень длинным древком, отрубил голову мертвому боцману. Затем он взял голову за волосы и, крича, стал размахивать ею. Перестав вопить, вождь водрузил голову на древко копья и воткнул в песок. Он положил ладони на голову и что-то забормотал. Я стоял рядом и мне удалось взглянуть в его глаза, в них небыло зрачков – только серая мгла. Но ёще страшнее стало, когда только что отрубленная голова сначала прекратила кровоточить, затем мертвые губы стали шевелиться, словно они читали молитву. Но колдун не дал им её закончить, он придвинул ближе копье, и втянул воздух. То что произошло дальше заставило пленников крепче прижаться друг к другу, через открытый рот отрубленной головы заструился белый дымок. Дикарь продолжал втягивать воздух, а вместе с ним и дымку. Спустя мгновение всё закончилось, едва хвост дымки был втянут колдуном, кожа на отрубленой голове сморщилась, лицо покрылась глубокими морщинами, а высохшие глаза вывалились на песок. На песок клочками стали падать волосы, и через несколько мгновений череп стал лысым. В воздухе запахло гнилью, а над черепом закружились, неведомо откуда появившиеся здоровые зеленые мухи. Вождь произнес ещё несколько фраз, убрал руки от черепа, чуть наклонился и дунул. Возглас удивления пролетел над ночной пустыней. Череп от этого дуновения рассыпался прахом. Пленники от показанной силы совсем поникли. Они сдались, по сути, уже считая себя мертвецами.
