— По-моему, если показать человеку, что он может избежать смерти, — сказала Эстер, — то он вряд ли станет лучше, скорее наоборот.
— А по-моему, страх с-c-cмерти делает людей намного хуже, — Корви покачал головой. — Наказание в-в-ведь исправляет очень редко.
— Будет ли позволено мерзкому Лафти задать великому писателю один вопрос? — спутник Эстер внезапно включился в разговор. — Какое именно из человеческих качеств он считает наиболее отвратительным?
Корви ненадолго задумался. Брюзгливое выражение, с которым он взирал на вошедших в паб некоторое время назад и которое не мог победить даже душистый горячий глинтвейн, сейчас полностью исчезло — было очевидно, что беседа вызывает его живейший интерес.
— Разумеется, я д-д-долго думал об этом в свое время. В отличие от животных, человек наделен способностью не просто сравнивать, но и размышлять над результатами своих сравнений. Среди зверей к-к-каждый хотел бы быть первым в стае, и слабые покоряются или погибают в драке, но это не делает их несчастными. Они п-п-принимают закон мироздания как он есть. Человек же начинает напряженно м-м-мыслить — почему лучшие куски и самые молодые самки достаются ему, а не мне? Отвратительно — слишком резкое слово, но мне к-к-кажется, что большинство бед и страданий в этом мире происходят от зависти к себе п-п-подобным.
— А известно ли достопочтенному писателю, — Лафти упорно продолжал именовать его в третьем лице и не поднимал глаз, водя пальцем по вишневым разводам на белой скатерти, — что ко второму столетию Бессмертия число людей, постоянно испытывающих чувство бесконечной зависти, увеличилось в мире в три раза? А сейчас на тысячу людей с трудом найдется один, которого это чувство не терзает постоянно, ощущение зависти к Бессмертным и тем, кто может получить Бессмертие? И вы полагаете, что в мире царит равновесие?
Его лицо вдруг страшно исказилось, словно силы, спрятанные в неказистой оболочке, заколотились, стремясь вырваться наружу.
— Раньше в мире было намного больше жестокости и крови. То, что сейчас рисуют на экране в виде страшных картинок, чтобы хоть как-то встряхнуть уснувшие нервы, происходило на самом деле. Но мы свободно гуляли по земле, среди травы и холмов, и звезды светили ярко, и устремления людей, мечтающих об истине, или готовых на все ради любви, или охваченных отвагой, легко нас достигали. Все миры были тесно переплетены друг с другом, и поддерживалось настоящее равновесие — тогда, а не сейчас, когда ваш мир затянут ядовитыми облаками из скуки и зависти, и вы все реже тянетесь мыслью наверх. Зачем — если рядом с вами вечная жизнь?
Эстер тихо порадовалась, что разговора никто не слышит и не обращает на них ни малейшего внимания, иначе всех четверых ожидало бы приятное продолжение вечера в психиатрической клинике. В настоящий момент особенно прекрасен был Лафти, делающий титанические усилия, чтобы справиться с лицом и погрузивший от этого пальцы в дерево стола на целый дюйм. Корви перевел взгляд на его руки — и отчаянно затряс головой, явно давая про себя страшные клятвы никогда не пить столько глинтвейна до ужина.
В наступившей тишине неожиданно спокойно заговорил Вэл, которому наконец удалось, помогая себе пальцами одной руки, затянуть узелок на импровизированной повязке. Ткань, обматывающая ладонь была бурой, но кровь больше не шла.
— А вы полагаете, если Бессмертие исчезнет, то люди резко перестанут друг другу завидовать и обратятся к высшим ценностям?
— По крайней мере, у них освободится время, чтобы думать о чем-то другом.
— Считаете, — хрипло сказал Корви, — что в мире совсем не осталось людей, умеющих д-д-думать? Стремящихся что-то создать, к-к-кроме финансовой империи или фабрики для п-п-производства консервов?
— Зачем же, — Лафти наконец вернул на лицо глумливую усмешку и поглубже втиснулся в кресло. — Я прекрасно вижу, что передо мной один из таких. Но вы сами не поощряете увеличение своих рядов. Вас вполне устраивает собственная малочисленность.
— Почему?
— Чтобы лишний раз не завидовать.
Выражение, возникшее на лице у Эммануэля Корви, обычно появляется у тех, кому случайно наступают на ногу с нежно лелеемой мозолью, что было несколько непонятно, если учесть, что никто из беседующих не вставал из кресел.
— Т-т-так вот, — сказал он с легкой мстительной интонацией, но в глаза Лафти все же предпочел не смотреть, — я п-п-понимаю ваши устремления, но мы ничем не м-м-можем быть вам полезны. Вы сделали несколько ошибочные в-в-выводы относительно нашего общества. Наши п-п-предки в самом д-д-деле много столетий назад заключили соглашение с Великими Б-б-бессмертными. И мы до сих пор чтим их п-п-память и неукоснительно выполняем завещание. Но наша задача — не охранять П-п-право. Матрицы Б-б-бессмертия у нас не было и нет.
— Что же вы тогда делаете? Слагаете хвалебные гимны и распеваете их у трона Великих?
Корви повернулся к Эстер всем корпусом и отчеканил:
— Мы следим за т-т-тем, чтобы не возникало п-п-попыток изобрести новую м-м-матрицу или добыть секрет с-с-старой. А п-п-поскольку все стремящиеся к этому рано или п-п-поздно приходят к нам, чтобы выяснить, не храним ли мы что-нибудь в-в-важное в архиве, оставшемся от п-п-предков, у нас даже остается д-д-достаточно времени для других занятий. Кстати, я д-д-должен принести вам свои извинения, госпожа Ливингстон. Когда вы п-п-появились в Венеции, я б-б-был уверен, что вами движет аналогичная цель.
— И потому быстро побежали в Департамент охраны? — Эстер вздернула верхнюю губу. — Очень достойное занятие — ночью писать романы, а днем доносы. Главное только — твердо помнить, что именно пишешь в данный момент, чтобы не перепутать текст.
Корви резко оттолкнул кружку, словно стремясь избежать искушения так же, как Вэл, раздавить ее в руках. Темно-красный фонтанчик плеснул на многострадальную скатерть, отчего Эммануэль вздрогнул и опять на короткое время перестал заикаться…
— Настоящий Департамент Охраны — это мы! А не ублюдки, которые умеют только напускать на себя таинственный вид и появляться, когда им уже все разжевали и положили в рот! Это нам известно все, что происходит вокруг Бессмертия! Мы — его вечные хранители! В мире должна быть только одна Матрица Права, и передаваться она должна так, как сейчас, когда никому — слышите, никому! — она не известна, и никто не может ее использовать для собственных целей! Пока существует Братство пятерых, Бессмертие можно только получить, но завладеть им нельзя!
— Интересно одно, — Лафти откинул голову на спинку кресла, всем своим видом выражая полную безмятежность, — почему же вы не потребовали для себя право пройти через Дом Бессмертия, а постоянно подвергаете свое братство риску исчезновения? Что, если вдруг цепочка наследников создателей Бессмертии прервется?
