Белка… мой пугливый, нежный и страстный зверек. С глазами, полными изумрудного удивления и темно-коричневых зернышек тревоги, нуждающаяся в защите и опеке, но больше в обожании, одинаково готовая принести себя в жертву и пойти на предательство, потому что для нее это одно и то же, — она была одновременно всеми женщинами планеты, и вся Вселенная существовала только для того, чтобы ее эфемерная сущность, вобрав за тысячелетия смысл и суть женской природы, проявилась наконец в конкретном живом существе. Такой я видел ее, такой я ее ощущал.
Я знал ее давно. Белка жила в общежитии напротив, и мы иногда пересекались в летнем кафе, которое каждую весну прорастало между тополями двора брезентовыми грибами над пластиковыми столиками. В гриве Белки было слишком много огня, а в глазах — изумрудного сока, чтобы не обращать внимания на их обладательницу. Белка притягивала к себе, но не так, как другие девчонки. Ее хотелось взять аккуратно в обе ладони, восхищенно рассмотреть со всех сторон и спрятать во внутренний карман пиджака, подальше от похабного людского взора, порчи и дурных мыслей. При этом она далеко не была эталоном красоты, каким его видят Голливуд и редакторы модных журналов. Да, она была стройна и изящна, но в ее осанке, походке, даже повороте головы, когда огненная волна волос догоняет само движение, было что-то дикое и трогательное одновременно. При всей притягательности формы юного женского тела и флюидах сексуальности в ней оставалась непосредственность ребенка и даже капля подростковой скованности. Казалось, она не взрослела, как это происходит у обычного человека, но вбирала все возраста и лепила из них что-то новое и странное. И то, что из этого получалось, волновало и будоражило, потому что имело энергию жесткого гамма-излучения: оно беспрепятственно проникало сквозь броню здравого смысла, прямо в сердце, и будило в нем древнюю силу притяжения к женщине. Сама мысль о том, чтобы уложить Белку в постель только ради банального секса, казалась грязной и до безобразия пошлой. Белка была женщиной, которой мужчина должен был предложить как минимум жизнь, а никто из нашего окружения не был готов на столь отчаянный подвиг. Наверное, потому, что для этого требовалось ощущать себя воплощением всех мужчин планеты, а мы не претендовали на звание героев античности — мы были обычными парнями… К тому же, насколько мне было известно, у нее уже был избранник… Потом заболел мой отец, и я вывалился из событийной последовательности жизни. А потом отец умер, и у меня начался медленный дрейф в самого себя. В общем, я никогда не предполагал, что нити наших судеб могут переплестись и тем более завязаться в узел. Но они завязались.
Было поздно, что-то около десяти вечера, я сидел в пустом вагоне метро, пялился в черное окно напротив и видел там контур своего отражения. Видимое соответствовало моему состоянию: я медленно и уверенно растворялся в великом Ничто…
И тут промелькнуло огненное пятно, кто-то плюхнулся по правую руку от меня, вцепился мне в локоть. Я повернул голову и уставился на невесть откуда взявшуюся попутчицу.
— Привет, — сказала она. — Ты домой? Я тоже. Пойдем вместе?
Белка смотрела мне в лицо, ее губы пытались сложиться в улыбку, но тревога и растерянность ломали эти попытки. Она держалась за мою руку, как за спасательный круг. От нее пахло фиалками.
— Привет, — ответил я. — Что с тобой?
— Я…
Она непроизвольно дернула головой, словно хотела указать на источник своей тревоги, но в последний момент сдержала себя; я посмотрел туда, куда направился было ее взгляд, и увидел двух парней на некотором расстоянии от нас. Впрочем, я бы и так их заметил, в вагоне больше никого не было. Парни бесцеремонно нас рассматривали.
— Кто они?
— Не знаю. Они идут за мной от самого центра. Так замечательно, что ты оказался тут…
Я аккуратно высвободил локоть, поднялся. Белка смотрела на меня во все глаза.
— Ты куда? — прошептала она.
— Не бойся. Я сейчас вернусь. — Я улыбнулся ей и направился к настырным преследователям.
— Какие проблемы, господа? — спросил я, остановившись в метре от их раскинутых ног.
Обоим было лет по двадцать пять. Короткие ежики на голове, куцая щетина на подбородках, красные глаза и мясистые губы. Потрепанная одежда, кроссовки, изнывающие в ожидании пенсии. От них пахло пивом и мускатным орехом. Пахло сильно. Шпана мелкого пошиба.
— А ты чё такой борзый? — вальяжно прожевал слова тот, что сидел левее. Он достал руки из карманов спортивной куртки, и я заметил, что левая осталась сжатой в кулак. Я сказал:
— Сейчас будет станция, вы оба поднимитесь и проследуете на перрон. Если вам надо ехать дальше, вы можете сесть в следующий поезд.
Шпана удивленно переглянулась, левый заржал, правый скривил губы в напряженной улыбке.
— А лошара-то и в самом деле борзый! — сказал левый и начал подниматься.
Я сделал короткий шаг назад и ударил его ногой в колено. Сильно ударил. Парень, уже почти поднявшийся, рухнул как подкошенный.
— Су-у-у-у-у-ка-а-а-а-а-а! — заорал он, схватившись обеими руками за покалеченный сустав.
Об пол тихонько звякнул серебристый нож-бабочка, я заметил его боковым зрением, потому что в это время пристально следил за вторым хулиганом. Парень окаменел, его взгляд из-под прищуренных век изучал мое лицо. Он смотрел мне в глаза и видел там едва различимый контур человека в черном окне вагона, минуту назад сфотографированный сетчаткой, видел океан холодной бушующей воды, видел пустоту и понимал, что я в том состоянии, когда терять нечего, когда жизнь не является чем-то таким, с чем страшно расстаться. Мне было плевать на бандитов, потому что мне было плевать на себя. Гопника я собирался рубануть в шею, вернее, в кадык, если он попытается встрять в драку, чтобы уж сразу наповал, и добить, если понадобится. Но он не шевелился, очевидно, понял все правильно.
— Да ты покойник уже! — хрипел на полу поверженный гопник. Наверное, я-таки сломал ему колено. — Порешу, сука!..
Мне надоел этот ор, к тому же он мог еще сильнее напугать Белку. Я обратился к сидящему:
— Твой друг больно шумный. А меня шум раздражает.
Я резко развернулся и заехал лежащему ботинком в челюсть. Сразу стало тихо. Я подобрал нож-бабочку, положил в карман. За все это время второй хулиган не шелохнулся. Поезд прибыл на станцию.
— Вам пора, — напомнил я сидящему о необходимости проследовать на перрон.
Парень осторожно, стараясь не делать резких движений, поднял своего друга, закинул его, как котомку, за плечо и потащил из вагона. Уже выйдя, он оглянулся, произнес примирительно:
