— Бер, помоги мне дойти до дворца, — опираясь на плечо приемного сына, начинаю путь к дворцу, бросив на прощание:
— Трупы врагов посчитать, собрать все ценное, а тела выкинуть в море.
— Хорошо, Макс Са, — отзываются Раг и Гау, а Лар идет с нами, отстав на пару шагов. Физически чувствую, что командующего что-то гложет:
— Лар, что ты хочешь сказать? — спрашиваю в лоб, не давая парню уйти от ответа. Немного помявшись, тот все же спрашивает:
— Макс Са, я плохой командир?
— Потому что много убитых? — понимаю его неуверенность в своих силах. До сих пор мы обходились единичными жертвами.
— Нет, ты не плохой командир, это я никудышный стратег, который недооценил противника, — отвечаю Лару, не давая ему возразить, задаю вопрос:
— Сколько погибших на первом опорном пункте, где ты находился?
— Один погибший и двое раненых, — сразу дает ответ Лар.
— Вот видишь, там, где ты командовал, потерь почти нет. А почему нет, ответь Лар? — остановившись, смотрю ему в глаза.
— Мы подожгли три корабля, и врагов стало меньше, — выдает мой собеседник.
— В принципе, правильно, но главное не в этом: главное в том, что каждый знал, что он должен делать. Именно поэтому нам удалось поджечь корабли, осветив их зажженной стрелой, и нанести им серьезный ущерб еще до высадки. Второй опорный пункт слишком поздно начал обстреливать корабли, поэтому даже подожженный корабль смог пристать к берегу. Вот почему у нас там такие потери, несмотря на выучку воинов и кирасы. И не подоспей ты вместе с копейщиками первого опорного пункта, скорей всего, враг бы его разгромил. Нет, Лар, ты хороший командир, данный просчет мой и только мой.
Дальнейший путь проделали молча, во дворце хлопотала Лоа, радостно кинувшаяся мне на грудь. Она только что потеряла мужа, но даже для нее моя жизнь оказалась важнее жизни Бара. Иногда мне казалось, что люди каменного века куда благороднее моих современников.
Санчо лежал на пропитанной кровью шкуре: все его могучее тело буквально покрывали колотые и рубленные раны. Мысленно поклялся сделать для него лучшие во всем мире доспехи, если выживет. Присев рядом, снял грубые повязки наложенные Зиком. Темнело несколько глубоких ран, но кровотечения нет. Я уже не раз замечал уникальную свертываемость неандертальской крови, что являлась причиной тромбозов и тромбоэмболий в зрелом возрасте. Организмы неандертальцев могли практически мгновенно останавливать кровотечение, если не задеты крупные магистральные сосуды.
Пульс Санчо частил, но это ожидаемо при такой кровопотере. Сейчас шла централизация кровоснабжения, когда организм перенаправлял всю кровь к жизненно важным органам, а частил пульс потому, что снизился общий объем крови в организме, вот сердцу и приходится работать в ускоренном режиме, чтобы не допускать критической гипоксии мозга, сердца и других органов. Только на грудной клетке и животе я насчитал двенадцать колото-резанных ран. Беспокойство вызывала колотая рана в верхней трети грудной клетки справа, на уровне третьего ребра. Если нарушена целостность грудной клетки и легкого, разовьется пневмоторакс.
Осторожно приложил ухо: дыхание проводилось. Внешний осмотр грудной клетки также не выявил асимметрии, ему бы сейчас плазму или цельную кровь перелить, на худой конец, кристалло-коллоидные растворы для увеличения объема циркулирующей крови. Но ничего такого у меня нет: в невесомости жидкости ведут себя иначе, и трансфузию не осуществишь. Поэтому на МКС не предусмотрено наличие растворов для трансфузии. Оставалось только надеяться, что кома, вызванная геморрагическим шоком, пройдет быстро, эритропоэз у неандертальцев должен быть на высоте.
— Санчо, — тихо позвал я своего ангела-хранителя. Грудная клетка неандертальца продолжала вздыматься, рефлекса на мои слова не последовало.
«Ты не можешь умереть, ты нужен мне», — сконцентрировавшись, послал мысленный сигнал. Напряженно ждал, когда Санчо ворвется в мою голову, принося дикую боль. Но отклика не последовало. Еще несколько импульсов с разными вариациями также остались безответными. Я уже отчаялся получить доказательство, что когнитивные способности парня сохранились, когда в голову пришла идея.
— «Га» (я в опасности) — этот мыслеобраз дался мне с трудом, постарался придать импульсу мрачность и безысходность. Несколько секунд ничего не происходило, затем голову словно пронзили раскаленной иглой:
— «Ха» (я здесь, я защищу тебя), — тело неандертальца задрожало, веки затрепетали, но через пару секунд снова обмякло.
— «Все хорошо, Санчо, отдыхай, ты мне нужен».
— «Я не могу прийти на помощь, тело не слушается меня», — сквозь адскую боль в голове ощущал дикую растерянность неандертальца.
— «Все хорошо, Санчо, опасности нет. Спи, ты нужен мне».
— «Я нужен тебе?» — мыслеобраз нес столько радости, что я даже улыбнулся, превозмогая боль.
— «Очень нужен, ведь ты мой сын», — почти теряя сознание от боли в голове, вложил всю свою нежность в этот посыл. Плотно сжатые губы Санчо слегка расслабились, изображая улыбку, дыхание стало ровнее и глубже. Через несколько минут, обретя способность двигаться, я прощупал пульс: сердце билось спокойнее, пульс стал более глубокого наполнения.
«Кризис миновал», — мелькнула мысль, прежде чем сам почувствовал тошноту, и темнота обволокла меня второй раз за день.
На этот раз очнулся я быстро, болела голова, но силы ко мне уже вернулись. Во дворе слышались голоса американцев и Бера. Опять этот чертенок спорил со взрослыми, убеждая их в том, что меня нельзя беспокоить. Тиландер настаивал, что дело важное, но Бер оставался неумолим. Усмехнувшись твердолобию Бера, которого не убедили просьбы американца, вышел во двор.
— Слава Богу, с вами все в порядке, — Тиландер даже обнялся со мной и посторонился, давая такую же возможность Лайтфуту.
— Герман, вы подсчитали наши окончательные потери?
— Да. У нас двадцать семь погибших. Возможно, еще пара раненых умрет, — американец был мрачен.
— Каковы потери врага?
— У Рва убито сто семьдесят девять человек. Все черные, скорее всего, наемники или воины вспомогательного отряда. У первого опорного пункта, где командовали вы, убито сто двадцать шесть человек, среди них двадцать один лучник. У второго опорного пункта убитыми нашли двести сорок семь человек, из которых семьдесят два лучника. И я предполагаю, со слов очевидцев, что с трех подожженных вами кораблей утонули в море от двухсот пятидесяти до трехсот человек. Итого достоверные потери противника пятьсот пятьдесят два человека. С учетом утонувших речь идет о восьмистах погибших со стороны противника, сэр! — по-военному четко доложил Тиландер.
— Если предположить, что на каждом корабле находилось в среднем сто двадцать — сто тридцать человек, то на второй опорный пункт высадилось порядка шестисот-семисот человек? — Это не был вопрос, просто я рассуждал вслух, но американец принял мои слова на свой счет.
— Думаю, не меньше шестисот, — лаконично согласился он.
Шестьсот против пятидесяти копейщиков и пятнадцати лучников, усиленных тридцатью воинами Бера. Плюс Рам и Лайтфут. Один к семи, нехилое превосходство в живой силе. Только защищенные кирасами и шлемами-касками воины смогли бы противостоять такой силе. Представить страшно, что бы случилось, будь мои воины без защиты. И именно каре, и стена щитов помогла выдержать такой натиск.
— Сэр, — отвлек меня от размышлений Тиландер. По его лицу я понял, что не ради отчета он старался прорваться ко мне.
— Что ты хотел, Герман?
— Я опросил свидетелей, которые наблюдали за бегством врага. Все четыре корабля отходили медленно, словно у них не хватало людей. С их скоростью и незнанием навигации они пойдут домой вдоль береговой линии. Прошу вашего разрешения организовать погоню и перебить подонков. На море у них нет преимущества, и мы легко с ними справимся.
Видя, что я колеблюсь, Тиландер добавил:
— Чем меньше их вернется домой, тем легче будет с ними справиться в дальнейшем. Не думаю, что они будут способны собрать еще раз такую большую армию. А так их обратно возвращается не меньше трехсот человек, не лучше ли их уничтожить?
