— Поручик, ты как, дурак или прикидываешься? А у меня в замке что? У вас женщины и дети, а у полиции? У пожарников? Пошли вон все! Так и передайте. И знаете, что? Добавьте, что вам всем лучше вообще покинуть графство. Особенно женщинам и детям. Я-то вас понимаю, приказ и все такое. Но вот рядовые граждане могут не понять, а разъяренные женщины и осиротевшие дети могут наломать много дров!
Возможно, не стоило доводить конфликт с губернатором и жандармами до такого накала страстей, но Ингвар был взбешен их поведением. До императора ему не добраться, — разные весовые категории, если что, — а губернатор, между прочим, такой же владетель, как он, только безземельный, иначе бы не пошел на службу. Но уж раз пошел, значит должен думать головой. Приказ приказом, но ты же живешь в графстве и кормишься здесь же, в прямом смысле этого слова, с руки графа Менгдена. Неужели так трудно было втихую слить информацию? Но губернатор решил сыграть свою партию, в которой Ингвар мальчишка и, вообще, фигура незначительная. Молокосос и пентюх, которому не удержать власть, да и жить, судя по всему, недолго осталось. Недооценил. Вот и подставился. И жалеть его Бармин не собирался.
«И не забыть, — сделал Бармин заметку в уме, — после всего, надо будет озадачить прокуратуру делом о взяточничестве и мздоимстве самого губернатора и его окружения. Все, суки, на Колыму пехом попрете!»
Следующие два часа он вместе с ополчением и своими дружинниками выбивал из города разрозненные отряды ярославцев и ростовчан. Конечно, война на этом не закончилась, но контроль над столицей графства был восстановлен, а это много значило не только в военном, но и в моральном плане. Люди должны видеть, кто в доме хозяин, и они теперь об этом не забудут. Губернатор ведь предал не только Ингвара, он оставил горожан на произвол судьбы, и это, если честно, всего лишь частный вопрос. Потому что преданными в той или иной степени оказались все жители графства. Бармину теперь даже напрягаться не надо. Через день-два, когда слухи о том, как губернатор и жандармы заперлись со своими семьями в не принадлежащем им кремле, а граф лично руководил зачисткой города, — дойдут до окраин графства, ни губернатору, ни офицерам жандармского корпуса жизни в этом городе не будет. Их семьям, к слову, тоже. Люди зачастую несправедливы и безжалостны, — особенно дети, — и Бармин плохо представлял себе, как жена какого-нибудь жандармского офицера пойдет по лавкам за покупками или заглянет в кондитерскую, чтобы выпить чашечку кофе и съесть пирожное. Убить не убьют, но поколотят непременно даже при том, что ни ее муж, ни, тем более она сама, ни в чем не виноваты. Детям, надо полагать, тоже придется нелегко. Жалко их горемычных, но Бармин вступится за них при одном условии. Публичное покаяние. Не жен и детей, разумеется, а офицеров. Пусть публично признаются, какой получили приказ, от кого, и почему стали его исполнять. Публично — это значит, с трибуны, и чтобы в газетах: портрет и покаяние. Кто не хочет, пусть уезжает. Но те, кто покается, получат полную его защиту.
Глава 8 (2)
Бармин начал умирать где-то в начале пятого. То есть, он заранее знал, что так все и случится, не знал только когда. А «когда», как на зло, оказалось гораздо ближе, чем он думал, и наступило еще до первых сумерек. Сначала он не понял, что происходит, но вскоре до него дошло: наступает час расплаты. В этот момент он находился на южной границе графства, но, почувствовав, как холодеют руки и ноги, как накатывает волна слабости, Бармин рванул назад. Наскоро распрощавшись с дружинниками, дожимавшими отступающих галичан, он «прыгнул» в Грязовец. Вроде бы, и недалеко, каких-то жалких сорок километров, но после перехода он почувствовал себя буквально опустошенным. Было желание остановиться, присесть и отдохнуть, но Ингвар знал, время на исходе, а потому «прыгнул» снова. Юровское — еще сорок километров, Аксеново — запредельные шестьдесят. Голова кружилась, мысли начали путаться, но ему надо было успеть в замок до того, как ухнет в омут беспамятства. Яковцево, Большое Назарово и, наконец, Шексна. Там он и упал. Силы кончились, и перейти прямо в замок уже не смог.
Однако Шексна — это, считай, отчий дом. Здесь все его знали и понимали все правильно. Поэтому очнулся он уже в замке. Лежал, судя по ощущениям, в своей собственной постели. Слабый, как больной ребенок, сухой, как почва в Рейстрек-Плайя в Долине Смерти [103]. Очень хотелось пить, но не было сил, чтобы об этом сказать. К счастью, кто-то рядом с ним умел читать мысли, потому что не успел он моргнуть, — а он, и в самом деле, моргнул, пытаясь открыть глаза, — как этот кто-то смочил его губы водой с какой-то явно лечебной кислинкой. А вот напиться по-настоящему не удалось. Попытка влить в него немного жидкости через носик поильника ни к чему хорошему не привела, поскольку Бармин сейчас не то, что пить, и кашлять не мог.
— Потерпи! — сказала где-то над ним Варвара. — От обезвоживания не умрешь. Мы тебе уже четыре часа вливаем физраствор и глюкозу.
Терпеть? А что, спрашивается, ему оставалось делать? Какой выбор?
— Я знаю, ты меня слышишь, — продолжила между тем Варвара. — Слышишь и понимаешь.
«Вот и еще один талант, о котором я раньше не знал, — отметил Ингвар. — Эмпатия? Телепатия? Еще какая-нибудь хрень?»
— Говорить ты сейчас не можешь, и это даже хорошо, потому что, фиг, меня заткнешь!
«Это точно, — согласился Бармин. — Придется слушать. Слушать и терпеть».
— Значит так, — Варвара еще раз смочила ему губы и явно села рядом с кроватью, — ты, Инг, идиот безмозглый! Жить надоело? Так это ты зря! Жизнь по-настоящему только сейчас начинается. У тебя, у меня, у всех. Даже у Дарены, будь она неладна! И ты не имеешь права спустить все это в унитаз! Герой нашелся! Берсеркер хренов! Не знаю, что за колдовство ты там сотворил, но по рассказу Маши и Ели догадываюсь, что ничего хорошего. А, если судить по твоему нынешнему состоянию, то это, вообще, что-то запредельное. Себя не жалеешь, так хоть нас пожалей! Куда мы без тебя? Мало того, что ты, Инг, любовь всей моей жизни, так нас без тебя просто перебьют всех. Вот, что ты должен уразуметь. Ты нас с Ленкой третий раз спасаешь, Ольгу и Марию — в первый, но сразу по большому счету.
«А вы, значит, не рисковали? Не дрались?»
— Знаю, о чем ты сейчас думаешь, — словно, прочитав его мысли или, в самом деле, прочитав, продолжила Варвара. — Все верно, мы тоже дрались, потому что есть за что. Даже Дарена — сука драная, — и та опомнилась и взялась за ум. Ну, или ей Нестор мозги вправил.
Помолчала. Похоже, разнервничалась, вот и пришлось замолчать, чтобы отдышаться. А у Бармина появилось время сказать себе, что, во-первых, она права: не хрен строить из себя героя. А во-вторых, ему просто запредельно повезло, что он встретил таких женщин, как Варвара, Ольга, Мария и Елена. Если еще и Дарена подтянется, тогда, вообще, будет рай на земле.
— Переходим к новостям, — снова заговорила Варвара, и в следующие четверть часа Бармин узнал много такого, что, с одной стороны, приятно его удивило, а с другой — внушило отнюдь не осторожный оптимизм.
Начать, наверное, следовало с Глинских. Нестор узнал о начале войны от Петра в 01.46, а уже в 02.10 была сыграна тревога по всем базам Большой и Малой дружин Глинских, расположенных вокруг Сморгони и Могилева. В 3.35, по согласованию, с кастеляном Верхнего замка в Полоцке, геликоптерами, автомобилями и конвертопланами на аэродром Лозойка прибыло 120 срочно вышедших в отставку бойцов и командиров Малой и Большой дружин, а также резервисты из запасного полка князей Глинских. Они привезли с собой все необходимое оружие и снаряжение, включая восемь легкобронированных внедорожников с КПВ 14.5 мм, три 120 мм [104] и четыре 82 мм [105] автоматических миномета. Здесь к ним присоединились внезапно перешедшие под руку княгини Марии Полоцкой 70 «варнаков» — бойцов и командиров десантно-штурмовой бригады «Крепь», находящейся в прямом подчинении Тайного Приказа. А в 03.50 на Полоцкий аэродром прибыла баронесса Дарена Менгден с двенадцатью телохранителями и тремя боевыми магами. К этому же времени в Лозойке приземлились зафрахтованные в Вильна и Менске тяжелые транспортные самолеты. Официально они перевозили в Череповец оборудование для строительства новой ТЭЦ. Поэтому могли лететь совершенно свободно, не скрываясь, не погасив бортовые огни и не выключив транспондеры.
