Побрела в библиотеку, не домой же возвращаться, к постылым думам и тяжким снам.
Эта часть замка была тёмной и пустынной. Ни огонька в коридоре, только луна светила в высокие окна, любопытствовала.
Створки двери были приоткрыты, я заглянула.
В библиотечном кабинете, уставленном высоченными, под потолок, книжными шкафами, мерцал маленький магический огонёк, отражался в оконных стёклах, зажигал на близстоящих переплетах слабые отсветы в позолочённых или посеребрённых буквицах.
Я проскользнула в приоткрытую дверь, замерла на пороге, прислонилась к дубовому косяку. Арка входа была глубокой, в ней лежала чёрная тень, укрывшая меня.
Драконид был здесь, сидел и читал. Тоже пытался найти спокойствие и тишину, привести мысли в порядок, а взбунтовавшееся тело в привычное состояние. Светился неярким светом огонёк над страницами, не болотный, болезненно-зелёный, а чистый, как язычок пламени, тёплый, жёлтый. Драконид читал.
От него прямо веяло мягкой силой, никуда его магия не делась, она была его неотъемлемой частью и совершенно не требовала, чтобы ради неё чем-то жертвовали. Его магия была отнюдь не мелочной, абсолютная магия могла себе это позволить.
И он был другой, совсем другой, чем те, кто окружал меня. Магические силы его были настолько огромны, что он не выпячивал их, как тавлейские маги, бахвалясь мощностью своих оберегов, а сдерживал, потому что для истинной магии здесь было тесно, как тесно океанскому кораблю на речном мелководье.
И ещё он был очень милый.
Он настолько бережно держал книгу, что мне подумалось: так поддерживают головки новорожденных младенцев. Я глядела на его пальцы, и мне вдруг страстно захотелось, чтобы они касались не книжного переплёта, а моей кожи.
Лицо Драконида было задумчивым, хмурились иногда брови, а иногда улыбка вспыхивала в глазах, когда он находил в строках что-то, что веселило его. А я смотрела на него из темноты и чувствовала, как все его чёрточки западают в душу, отзываются там чем-то волнующим.
И ему совершенно был не нужен мой Аль-Нилам, да и я ему была не нужна.
Но поднималось во мне что-то, рушащее все барьеры, отключающее разум, притягивающее к сидящему с книгой человеку. Мне надо было просто прикоснуться к нему, больше всего на свете надо. Узнать его ладонями, подушечками пальцев, губами, всем телом. Отпустить с миром, если я ошиблась. Или не отпускать…
Драконид перевернул страницу, задумался над ней, не читая.
Я смотрела на твердую линию его виска и скулы, чёткий нос, красиво очерченные губы… Выдавался кадык на крепкой шее, а ниже залегла тень в ложбинке.
Во рту меня пересохло, горло сжималось. Надо было решаться. Будь что будет, а только не выпущу я сегодня дракона из этой комнаты. И сбежать он не сможет, выход здесь один. Мне надо узнать, просто узнать…
Оторвалась от дверного косяка, шагнула вперед. И замерла, испугалась в последний момент.
Драконид, услышав шорох, встал. И тоже замер.
Вот теперь, когда он видел, что это я, и я видела, что он меня видит, силы вдруг кончились, спазмом сжало горло, к глазам подступили незваные слёзы, закривились, надулись губы, и я поняла, что сейчас просто-напросто разревусь, на этом и кончатся мои великие планы. Зажмурилась в отчаянии и рванулась вперёд, пытаясь опередить этот дурацкий плач.
И уткнулась в Драконида, не открывая глаз вцепилась в него, как утопающий в спасательный круг, на ощупь прорвалась сквозь сдерживающие мои пальцы и губы застёжки к его коже, укрыла лицо на его груди. Вдохнула его запах, ощутила щекой его тело, прижалась ещё сильнее… Стон помимо моей воли сорвался с губ, теперь всё тело жаждало прикоснуться к нему, но мешала одежда, как же она мешала!
С каким же непередаваемым облегчением я почувствовала, как его руки освобождают меня, выпускают на волю из стесняющих оков платья. И уплыла, окончательно растаяла в ласковых руках, мягкие губы прижались, погасили мой жалобный стон, требовательный язык потушил пожар во рту, принёс долгожданную влагу.
Впереди была целая ночь для того, чтобы узнать, погладить, поцеловать каждую частичку, каждый кусочек его тела, утопить его в себе, утонуть в нём.
Целая-целая ночь! Ибо кому в голову взбредёт идти ночью в библиотеку?
* * *
Нет, честно говоря, это было совершеннейшее потрясение для обеих сторон, вещь, опасно близкая к святотатству, и абсолютно непонятно было, что же дальше-то делать.
Поэтому я вернулась в Аль-Нилам, Драконида ждали окраины миров. Было, не было… Мало ли что бывает.
Прошёл день, неделя, месяц…
И очень скоро стало понятно, что тянет со страшной силой, заставляя забывать всё, тянет, и ничего с этим не поделать. Ушли все горести, отодвинулись проблемы, на многое я теперь смотрела совершенно безразлично, одно желание сжигало – увидеть его.
Я достала серебряное блюдце с золотым яблочком, купленное у гномов.
…Катилось яблочко по тарелочке, показывая чудеса всех миров. А вот Приграничье видно было плохо. Не всякий раз, не с первого захода. Слишком далеко, слишком мало внешней магии…
Но если повезёт – можно было разглядеть самый край мира, где всё было не так, как в Тавлее. И увидеть серебристого дракона на плече, которое так горячо целовала в Южном Аселе. Иногда мельком увидеть Драконида, а иногда и отчетливо, словно он совсем рядом. Погладить донышко серебряного блюдца, очерчивая контур его головы и тела.
Остатки благоразумия говорили, что «птичка весело идёт по тропинке бедствий, не предвидя из сего никаких последствий» и надо вернутся в привычное состояние, когда в голове ясно, а на душе пусто. Пусть грустно, зато привычно и надёжно. Устойчиво.
И я пыталась. Пыталась убедить себя, что мне всё равно. И говорила себе, что заставляю яблочко катиться по серебристому ободку блюдца лишь затем, чтобы ещё раз подтвердить, насколько мне плевать. Всё под контролем, я равнодушна и бесстрастна. Но когда это превратилось в ежедневный ритуал, пришлось признать, что равнодушие принимает какие-то странные формы.
Тогда я стала убеждать себя, что мне просто любопытно, потому что сейчас в Тавлее затишье, скучно. И я маюсь от безделья.
Утверждение было откровенно спорное, но позволило оправдаться перед собой.
Как-то раз на дне блюдца очень ярко проступила ничейная земля, форпост наших миров и Драконид на стене. Катилось ровненько яблочко по ободу, как по ниточке, я замерла, боялась спугнуть яблочко малейшим движением, громким дыханием, чтобы не исчезла картинка, не закрылось волшебное окошечко, не пропал добрый молодец, ясный сокол, дракон души моей на другом конце света.
И даже не заметила, как в моей спальне возникла Ангоя, легко прошелестела за спиной юбками и, глянув на блюдце из-за моего плеча, сказала:
– Приграничье, да? Кто-то из Бесстрастных? Какой славный, надо же.
Почувствовав себя пойманной с поличным, я вздрогнула, накренилось блюдце, золотое яблоко соскочило с него, вертясь волчком, упало на пол.
Я вскочила с кресла, шипя про себя: «Сама знаю, что славный!» – незаметно пнула яблочко так, чтобы оно улетело глубоко-глубоко под кровать.
– Ой, укатилось…
– Ну вот, – расстроилась Ангоя. – А я ничего толком не увидела. Что это тебя потянуло на эту глухомань взглянуть?
– Просто так, – стала изо всех сил отпираться я. – Случайно попала.
– А я новые шторы наконец-то повесила. Поехали ко мне, оценишь.
– Давай.
С облегчением спрятав блюдце под подушку, я отправилась смотреть обновку, недоумённо гадая про себя, почему таюсь даже от Ангои, почему от всего мира пытаюсь спрятать связанное с Драконидом.
Когда вернулась, долго-долго искала закатившееся золотое яблочко, вручную, не прибегая к магии. А потом, ночью, катая его из ладони в ладонь, смотрела из окна на воды Млечного Пути и пыталась представить то, что не знала. И вспоминала то, что успела узнать. Переживала заново.
В Тавлее, если магии не жалко, можно мысленно поговорить с любым человеком. Если магии не жалко совсем-совсем, можно пообщаться и с людьми из ближних миров.
