Ознакомительная версия.
Ни бадью, ни цепь дед Богдан не прятал, оставались при колодце. И когда Семён ухватился за ручку ворота, всякая боязнь пропала, тем паче что на этот раз лесная даль никуда не делась, Семён по-прежнему видел себя на холме. Оставалась работа, а это вещь знакомая. Семён духом выдернул первую бадью, наполнил вёдра. Старик подхватил их и разом, едва шагнув, скрылся. И через минуту явился снова – Семён едва успел вторую бадью вытащить.
– Будет дело, – произнёс он. – Там народу сотни две, и все на коленках. Видать, не только вас метель песчаная задела. Одному мне и не справиться бы. Крути веселей!
Семён ухватился за ворот.
Казалось бы, много ли делов – бадейку воды вытащить? А ежели дюжину? А две? Да ещё если время торопит и дед Богдан поспешает, словно мальчишка, подгоняя помощника: «Живей, засоня!» Тут бояться некогда, успевай поворачиваться. Только станет бадья на бревенчатый край, приходит пора воду переливать. Кучка мокрого серебра росла на приступке, и Семён опять засомневался: для людей бегает старик или для денег?
– Притомился?... – Дед Богдан сотворился из воздуха, горячая сухость подула ему вслед, напомнив о далёких пустынях.
– Не-е! В самый раз!
Новые монетки звякнули в общую кучу.
– А то давай ты с вёдрами сходи, а я покручу покамест.
– Я лучше тут...
– Давай, давай, не увиливай! Взялся, так всю науку должен превзойти. Назвался груздем – полезай в кузовок.
Семён покорно нагнулся за вёдрами, слабея ногами, сделал шаг, другой... Ничто вокруг не менялось. Приминалась под ногами трава, синел вдали лес, остывающий воздух сладко пахнул клеверами – всё было здешнее, ничто не напоминало о чужедальних местах.
– Не вышло, – огорчённо произнёс дед Богдан. – А я надеялся, раз ты сам оттуда, то сможешь помощником стать. У меня-то уже сила не берёт...
– Я крутить буду! – виновато произнёс Семён. – Сколько надо, столько и буду.
– Кру-ути!... – Дед подхватил вёдра и исчез.
Семён, обрадованный, что не пришлось вновь ввязываться в колдовство, с готовностью ухватился за ворот, и лишь потом понял, что неловко посулил старику остаться при нём и вечно тягать из колодца воду.
Страшна судьба Аль-Биркера: быть в рабах у собственной судьбы потяжелее, чем таскать ошейник. А слово не воробей, и никто за язык не тянул.
Семён не помнил, как и сколько воды вытащил он из тёмной глуби колодца. В душе было черней и бездонней.
А потом дед Богдан глянул на небо, произнёс: «Кажись, всё на сегодня...» – и кинул в кучу две последние монетки.
«Рублёв пять будет, не меньше», – отвлечённо подумал Семён.
Туда шёл как на праздник, обратно – как с похорон.
Повечеряли на сей раз без скоромного. Семён отварил пойманного дедом леща и прямо в ушицу всыпал ячной крупы. Каша получилась наваристая и по постному времени – безгрешная. За едой дед Богдан принялся рассказывать о своём бытье; верно, и в самом деле невмоготу ему было жить молчальником.
– Такое случается порой: встречу целую орду – и что дальше? Куда я им со своими ушатами? Но всё одно – благодарят, деньги кладут. Слов не понять, но видно, что благодарят. А за что благодарить-то? Бадейкой воды народ не напоишь, это один Христос умел. Пойдёшь снова к колодезю, два-три раза воды добудешь, а там и вход закроется. Вот сегодня мы славно сотворили: жаль, завтра тебе уходить.
Семён чуть кашей не поперхнулся от радости: не поневолил старец на слове, отпускает добром. Видно, и впрямь – святой человек перед господом.
Перед сном Семён стал на молитву. Икон святых давно не видал, так оно и в охотку. Дед Богдан помешкал чуток и тоже колена преклонил: неловко иначе-то. Семён бросил на старика косой взгляд, поспешно отвернулся, но не выдержал и снова скосил глаза.
Дед Богдан крестился тремя перстами!
Не так и велик грех: в болгарах, в греках, кой-где в Малороссии народ так же крестится и остаётся в православной вере. Но дед-то Богдан – русский! Ему прилично двоеперстное знамение!
Семён уже и не молился сам, а зорко прислушивался к старикову молитвословшо. И «Верую» дед читает не так: «...иже от Отца рождённого прежде всех век...» Каких «век»? «...и вочеловечшася...» Может, старик просто памятью не твёрд, слова путает? Ох, сомнительно! Что человеку ещё помнить, как не «Верую»? И имя божье по-сербски провизгивает: Иисус...
Дед Богдан отошёл от икон, посмотрел на растерянного Семёна, спросил улыбаясь:
– Никак, я опять чем-то согрешил? Строг ты, братец! Да уж не гневайся, месяцеслова у меня нету, может, и спутал, не ту молитву прочёл. Так ведь повинную голову меч не сечёт. Смилуйся, Христа ради.
– Я... – произнёс Семён, не зная, как выговорить своё недоумение. – Прости, батюшка, но крестишься ты не по-русски.
– Ах вот ты о чём! – догадливо воскликнул дед. – Так это от патриарха троеперстие вменили. Давно уж, с лишком десять лет. Книги правили, службу церковную всю переиначили на греческий манер. Народу смутили – тьму, всякий, кому не лень, о церковной службе мудрует. Одни приемлют, другие не приемлют. На мужиков власти пока что не зрят – веруй, как умеешь, а за поповкой следят строго. Недруга мово, попа Агафангела, в Соловки сослали; не принял Никоновых новин. Теперь церковь в Хворостине заперта, нет попа. А я власти покорствую, чтобы Агафоше досаднее стало. Ино мне всё едино: два ли перста, три... Господь в душу глядит, а не на руку.
– Не пойму, – сказал Семён, – на Русь я вернулся или в Индию попал? Там, что ни деревня, то своя вера.
– И то верно, – согласился дед Богдан. – Хизнуло что-то в людях. Теперь и у нас в каждой избушке свои игрушки. А впрочем, сам увидишь. Я тебя до Хворостина провожу, прикупить в деревне кой-что надо, а дальше один пойдёшь. Путь не близкий, так что давай на боковую. Грех после молитвы разговоры разговаривать.
Семён проснулся ранёхонько. В окно сочился предутренний свет, дед Богдан сопел на печке. В доме порядок, чистота – постарался Семён вчера. Значит, можно уходить, нечего смущать сердце расставанными речами. Долгие проводы – лишние слезы.
Семён тихонько поднялся, пошёл к дверям.
И хотя босые ноги ступали по скоблёным половицам как есть бесшумно, дед Богдан, всхрапнув, заворочался на печи и, проснувшись, свесил вниз кудлатую голову.
– Никак, уже поднялся? Тогда и мне пора. Кто рано встаёт, тому бог подаёт.
Дед Богдан сполз по вытертым кирпичам, закружил по избе, выискивая постиранную Семёном одежду.
– По совести, мне бы тебя как следует собрать надо, – проговорил он, – у тебя же ничего с собой нет, да не умею я так-то. Плохо бобылём жить, была бы большуха в доме, блинов бы напекла, а в дорогу – лепёшек. А я вот не догадался тесто затворить.
– Не надо ничего! – замахал руками Семён. – Я и так премного благодарен. – Зато мы в деревне хлеба прикупим, – не слушая, продолжал дед. – Марьяша с вечера обещалась хлебы печь. Я всегда у Марьяши покупаю, хлеб у неё духовитый, лучше не надо.
Ознакомительная версия.
