Ознакомительная версия.
Понятно, что меня подставили. Судя по тому, что я узнала за последнее время о нравах людей, можно сделать вывод: все это было подстроено. Только вот зачем? Убийцы сочли, что будет очень удобно свалить на меня вину за смерть Ранвальда, который им чем-то не угодил? Или же моего незадачливого жениха убили для того, чтобы отдать под суд меня? Кто из нас явился главной мишенью этого преступления, а кому просто не повезло? Ранвальд приехал на ярмарку. Мог он там поссориться с людьми? Мог. Но что такого надо сделать, чтобы заслужить такую месть? Если бы парень кого-нибудь отлупил как следует или даже, учитывая его вспыльчивый нрав, убил, его тут же отволокли бы в суд. Потому что на ярмарке полно стражников. К тому же, Ранвальд приехал в Мизар не один, а в компании соплеменников. И с ними обязательно должен был быть кто-то из старейшин. Допустили бы они драку? Ответ: нет. Мог ли Ранвальд обмануть людей при обмене? Опять нет. Каковы бы ни были его недостатки, он, как и любой орк, не умел лгать и подличать. Так за что же его убивать? Выходило, не за что. Значит, дело во мне? Но и у меня врагов не имелось. Я никому не сделала ничего плохого, если не считать драки с Ником, которая произошла в первый день моего пребывания в школе мордобоя. Но потом у нас с ним сложились вполне приятельские отношения. Да и не похож был Ник на человека, способного так долго таить злобу. Хотя, конечно, кто их знает, людей… И все же, Ника исключаем. Кто остается? А никто. Я все свое время проводила на тренировках, на постоялом дворе тетушки Хильды появлялась поздно вечером и сразу ложилась спать. Ах, да, один раз пьяных дебоширов вышвырнула на улицу. Но это уже совсем смешно: забулдыги наутро наверняка и вспомнить не могли, что же случилось и кто намял им бока. Значит, зла на меня никто держать не мог…
Пока я размышляла о причинах случившегося, стражники надели мне на руки железные обручи, соединенные короткой цепью. Такой же штукой украсили и мои ноги, только цепь на ней была чуть длиннее, чтобы я могла делать небольшие шажки. Боялись, что сбегу. И правильно. Потому что никакой вины я за собой не чувствовала. А раз не виновата, значит, и наказание нести не обязана. Конечно, я попыталась бы сбежать, но мне такой возможности не дали. Меня окружили пятеро стражников и, держа под руки, повели в тюрьму. Перед зданием суда царила суматоха: трое мужчин пытались взять под уздцы Зверя. Четвертый, тихо поругиваясь и потирая искусанное плечо, стоял поодаль. Жеребец сопротивлялся захватчикам со всей злобой, на которую был способен. Он крутился, насколько ему позволяла привязь, бил копытом, нервно ржал и норовил цапнуть людей за руки.
– Как конь-то ваш убивается, леди, – сочувственно сказал один из стражников.
А у меня душа разрывалась на части. Как бы ни был Зверь бесстрашен и злобен, он всего лишь животное. Я боялась, что, не справившись с ним, люди могли причинить ему боль или, того хуже, убить.
– Можно с ним попрощаться? – спросила я – Постараюсь его усмирить.
Все же стражники были неплохими людьми. То ли они не верили в мою вину, то ли считали, что Ранвальд вполне заслуживал смерти, но обращались со мной по-доброму и даже с уважением.
– Пойдемте, – решил старший, – чего ж с конем не попрощаться? Конь – он не просто животина безмозглая, он друг и боевой товарищ, верно, леди?
Они подвели меня к коновязи и отошли на шаг назад, не забыв, однако, прицелиться из арбалетов. При виде меня Зверь немного успокоился. Тихо всхрапнул и покивал гордой головой, сердито косясь на людей. Словно упрекал, что я оставила его одного в таком неподходящем месте. Я ласково погладила крутую шею, сказала на орочьем:
– Мы должны расстаться. Ты прости меня. Теперь у тебя будет другой хозяин.
Словно поняв мои слова, жеребец понуро опустил голову и позволил людям отвязать его. Я ушла, унося на себе укоряющий взгляд карих лошадиных глаз.
Тюрьма находилась неподалеку от суда. Стражники вернули мне дорожный мешок со сменной одеждой – спасибо им за это, надоело ловить липкие взгляды прохожих, глазеющих на едва прикрытое обрывками куртки тело – и провели внутрь. Там ребята душевно попрощались со мной, пожелали скорейшего освобождения и сдали с рук на руки тощему пожилому тюремщику и его помощникам. Старик равнодушно бросил:
– За мной, – и меня повели по длинному вонючему коридору, по обе стороны которого находилось множество зарешеченных дверей.
Отперев одну из клеток, тюремщик впихнул меня внутрь, запер решетку и приказал:
– Руки вперед.
Я протянула руки, старик снял цепи. Потом потребовал, чтобы я подошла к решетке вплотную, кряхтя, наклонился и освободил мои ноги.
– Не кричать, не шуметь, не драться, встречи с начальником тюрьмы не требовать, – скороговоркой произнес он. – Иначе брошу в холодную. Все понятно?
– Да, – спокойно ответила я.
Позвякивая снятыми с меня цепями, тюремщик удалился. А я обернулась и осмотрела свое новое обиталище. Ничего страшного, комната как комната, только сырая слишком и душная. Здесь царила полутьма, крохотное, в две моих ладони шириной, окошко под потолком пропускало лишь тонкую дорожку дневного света. Вдоль стен стояли четыре длинные деревянные лавки, в углу смердело ведро для отправления нужды. Больше ничего в этом каменном мешке не имелось, если, конечно, не считать его жительниц. Их было четверо.
– Добро пожаловать в камеру, сестренка! – хрипло сказала одна из них.
Она поднялась со скамьи, на которой сидела, сплюнула прямо на пол и медленно, вразвалочку, двинулась ко мне. Я спокойно разглядывала товарку по несчастью. Женщина была высокой – всего на полголовы ниже меня, и крупной, но рыхлой. Обильные складки жира на боках и животе, которые не скрывало даже просторное серое платье, сотрясались при ходьбе. На вид ей было лет пятьдесят, наверное. Не дойдя до меня пары шагов, тетка остановилась, прищурив и без того маленькие глазки. На ее обширном, круглом и бледном, как непропеченная лепешка, рябом лице появилось выражение досады и разочарования.
– Орка? – отрывисто спросила она. Я кивнула.
Женщина резко развернулась, отошла назад и плюхнулась на скамейку. Я не стала спрашивать, чем вызвано такое поведение, мне было не до того. Хотелось вернуться к своим мыслям о том, кто устроил мне такую славную жизнь. Я присела на лавку рядом с другой узницей – худой рыжеволосой женщиной лет тридцати. Она бросила на меня недобрый взгляд, но промолчала. Я сменила разодранную одежду, засунула ее в мешок, положила его за спину, так, чтобы не касаться скользкой сырой стены. Потом скрестила руки на груди, прикрыла глаза и задумалась. Но долго размышлять мне не дали.
Ознакомительная версия.
