— Как же возможно победить Морригу? Как сделать так, чтобы она больше не принесла Прозоровским вреда? Мессир, я пришла, чтобы спросить у Вас совета, — матушка Сергия встала перед Командором, — что мне сделать, чтобы защитить Лизу, чтобы снова защитить свой дом? Когда я уходила, я поставила на всю усадьбу защиту, но теперь, когда я услышала от Вас, мессир, с кем на самом деле, нам пришлось столкнуться, я уже не уверена в ее мощи.
— Совершенно верно, София, — кивнул головой Командор, — твоя защита разрушена. Взгляните сами, моя юная княжна.
Он подвел Сергию к столу, на котором виднелся широкий бархатный короб. Открыв его, Командор достал изнутри круглое медное блюдо, начищенное до зеркального блеска, и положил его перед матушкой Сергией. Подождав, пока блюдо покрылось голубоватым блеском, Командор бросил на его поверхность горсть золотого песка из кожаного мешочка на поясе.
Блюдо вспыхнуло ярким желтым светом. И почти сразу же матушка Сергия увидела широкую кровавую полосу, протянувшуюся сверху вниз, словно прорезавшую его пополам.
Затаив дыхание, она наблюдала, как сквозь золотистые и фиолетовые блики перед ней проступают знакомые очертания Андожской усадьбы. Между деревьев в аллее она различила мужскую фигуру, в которой при приближении легко узнала французского доктора Поля де Мотивье, приехавшего из Белозерска лечить княгиню Елену Михайловну.
Доктор шел не торопясь, шел твердым, ровным шагом, но глаза его были закрыты. Ветви деревьев покачиваясь, скрипели над его головой. Потом Поль протянул одну руку вперед. Создавалось впечатление, будто он идет не сам — кто-то ведет его.
Командор стражи поднял над блюдом сверкающий темный топаз, держа его на толстой золотой цепочке. Раскачиваясь, камень бросал на блюдо красные отблески — они словно высвечивали темные уголки в саду. И вот перед самой фигурой Поля вырисовывалась другая фигура — полностью закрытая черным плащом, глубокий капюшон надвинут на глаза. Именно она вела доктора по аллее — теперь это было совершенно очевидно. Потом таинственная фигура ненадолго снова отступила во мрак. Поль споткнулся, зашатался.
Над ним уже не было видно ни света луны, ни света звезд — сплошная темнота. И только топаз Командора неумолимо освещал все происходящее в усадьбе на покрытом египетском иероглифами блюде.
Вскинув руки, доктор беззвучно упал на траву. Его глаза были широко, страшно раскрыты. Черная фигура появилась во весь рост и наклонилась над ним. Плавным движением она опустила руку, отдающую голубоватым блеском — она растаяла, померцав, во мраке. Когда же фигура снова приподняла ее, в этой увенчанной огромными зубьями когтей руке, напоминающей звериную лапу, блеснул серебристой сталью предмет, похожий на кривой нож.
Поль отчаянно метался по траве, рот его был открыт, но крика его никто не слышал. Фигура снова склонилась над доктором, полностью закрыв его собой…
— Мы должна что-то сделать, мессир! — не выдержав, вскрикнула матушка Сергия, и от резкого звука ее голоса топаз качнулся сильнее, его свет полностью ушел с медного блюда и изображение на нем погасло: — Мы должны что-то сделать, Мазарин, — попросила она Командора. Обратив на нее взор, он ясно увидел, что в темно-голубых глазах Сергии стоят слезы, — Андожа не может быть проклятой всегда. Пожалуйста, я умоляю тебя, — говорила она. — Мы должны спасти его, спасти Андожу…
— Находясь здесь, мы уже не можем его спасти, София, — голос Командора звучит глухо, и он не упрекает свою ученицу за то, что она не проявила должной выдержки, как нередко случалось раньше. Он смотрит на нее — в ее побледневшее красивое лицо, на дрожащие от готовых сорваться рыданий губы. Он многому научил ее за эти годы, но все же Софья осталась такой же, какой он узнал ее в Белозерске в самом начале предыдущего столетия — порывистой, наивной, открытой для сочувствия и готовой безропотно страдать за других.
Сколько раз, глядя на нее, он ясно вспоминал свою молодость и совсем иную женщину, покорившую его сердце. Он вспоминал далекое и суровое время, когда совсем молодым человеком он плыл на венецианском корабле из Марселя в Яффу. Хозяин судна обвинил его в краже, и его гвардейцы накинулись на рыцаря. Спорхнув с трапа, незнакомка в черной бархатной маске выбежала на нижнюю палубу, и ее взволнованный голос остановил кровавый поединок — все разом обернулись к ней.
Прислонив руки к груди и тем как будто умоляя, девушка сделала несколько шагов к воинам. Прозрачное одеяние с отделкой из серебра и кораллов, красиво струящееся вдоль бедер, колыхалось и подчеркивало пленительно — женственные очертания ее фигуры. Золото завитков усиливало влажную синеву глаз, а лучи солнца венчали голову принцессы сияющим нимбом от множества драгоценностей, сплетенных в нить вокруг ее чела.
Когда она подошла к Мазарину, по изящно вырезанным губам ее скользнула загадочная улыбка. Маска скрывала наполовину ее лицо, но кожа в нижней части его, как и кожа рук, приподнятых к подбородку, выглядела смуглой, матовой и очень нежной.
Прикусив губу, восточная красавица медленно наклонила голову. Ее золотые волосы при этом движении прилегли к щекам, а глаза синие, как море, потемнели.
— Мое имя Аль-София, — произнесла она легко по-латыни и тут же добавила, заметно понизив голос: — Меня везут в Дамаск, чтобы отдать в жены великому визирю. Он пожелал, чтобы никто не видел моего лица, пока сам не взглянет в него… Потому я не могу снять маску…
Узнав почти что пятьсот лет спустя в Белозерске молодую Андожскую княжну, а тем более услышав случайно, что ее тоже зовут Софией, он не мог не вспомнить женщину, с которой он встретился на венецианском корабле, от которой отказался, несмотря на все ее мольбы, приняв обет храмовника, и с которой расстался навсегда, похоронив ее в сирийских скалах, когда не выдержав долгой разлуки с ним, она сама проткнула свое сердце кинжалом.
Теперь же всякий раз, когда княжна Андожская смотрела на него своими глубокими синими глазами, ему снова вспоминался совсем иной взгляд, на венецианском корабле и нежная, тонкая рука, касавшаяся его запачканных кровью пальцев.
— Мы уже не сможем помочь ему, София, — снова проговорил он, гоня прочь воспоминания, терзающие душу, — но мы должны сделать все, чтобы гибель этого доктора в самом деле оказалась последним преступлением Морригу, да и Евдокии заодно с нею.
— Наверное, несчастный де Мотивье тоже был подкидышем? — спросила, поникнув головой, матушка Сергия.
— Не исключено, что если мы поинтересуемся его биографией, — проговорил серьезно Командор, — так оно и окажется на поверку…
