Он выбрал в качестве оружия боевой топор. Он взял в руки скребок и до глубокой ночи приводил в порядок ненавистную клячу, которой, в придачу ко всему, он жутко боялся.
На следующее утро учились ездить на лошади. Как на нее садиться, Паша понял быстро, но верхом чувствовал себя мешком с картошкой. Его бросало из стороны в сторону, ужасно хотелось обнять лошадь за шею обеими руками. Дело шло из рук вон плохо. Через час Халцедон исчерпал весь свой запас полезных советов и просто стоял в стороне, скрестив на животе руки. Потом он и вовсе исчез, велев Паше ездить по кругу до его прихода. Паша ездил. Конюхи и их господа делали вид, что не видят его, или, по крайней мере, что им нет никакого дела до пашиного позора.
Сразу за конюшнями начинался парк, и прохлада его тенистых дорожек манила измученного зноем и верховой ездой Пашу. Но он не решался выехать с выложенного камнем дворика у коновязи — в парке располагался военный штаб, и там было слишком много дворян. Пашины неуклюжие упражнения и без того видели слишком многие: кавалеристы беспрестанно проезжали мимо конюшен, которые лежали как раз на пути между северной стеной и главными воротами города. Лошадиные копыта уже протоптали на великолепных газонах парка уродливые черные тропы.
В течение нескольких часов Паша видел перед собой только собственные побелевшие пальцы, мертвой хваткой вцепившиеся в поводья, да конскую гриву, которая поднималась и опадала в такт стуку копыт. Несмотря на все указания Халцедона, Паша сильно сутулился. Скоро он почувствовал, что спина совсем онемела, что он натер внутреннюю сторону бедер и отбил задницу. Он поднял голову — так же осторожно, как циркач поднимает ногу, балансируя на канате — в надежде увидеть Халцедона, и тут же забыл обо всем: и о страхе, и об онемевшей заднице. Если ранним утром здесь были только конюхи и кузнецы, то теперь проходы между низкими строениями конюшен и кузниц кишели военными. Двое фехтовали, вытаптывая сапогами остатки газона. Со стороны парка на лошадях неслись еще четверо. Тяжелые копыта отбрасывали назад комья земли, от крупов отражалось солнце. На сбруе над глазами были закреплены камни владельцев, и на секунду Паша ослеп от сияния двух громадных аквамаринов. Они пролетели мимо, и жалкую Пашину клячонку едва не опрокинула ударная волна. Лошадь остановилась и наклонила голову, выискивая кустики травы, проросшей между камнями. Паша же смотрел на парк и на конюшни, не в силах оторваться от этого почти праздничного действия, которое разворачивалось в предчувствии войны.
Со стороны парка, от штабной палатки, показались еще два всадника, вернее, всадник и всадница. Паша узнал их сразу. Это были Вадим и Лазурит и, черт побери, они были так же красивы, как и все остальные. Вадим гордо восседал на невысокой лохматой лошадке. На нем была кожаная куртка и кожаные штаны, слишком жаркие в такую погоду, но чрезвычайно эффектные. Мало того, на одежде повсюду были нашиты клоки рыжего длинного меха, а на островерхой кожаной шапке был закреплен лисий хвост. По высокому сапогу бил боевой топор (блестящий и новенький), за спиной виднелся изгиб боевого лука, к седлу был прикреплен украшенный мехом колчан. Лошадь Лазурит была не только невысокой, но еще и очень изящной, под стать своей маленькой и худой хозяйке. Девушка сидела в дамском седле и ветер трепал ее широкую темно-синюю юбку. Лазурит увидела Пашу и кивнула.
Паша посмотрел на себя со стороны. Широкие плечи, круглый животик, рост под метр девяносто, ноги так длинны, что, вынь их стремян, достанут, пожалуй, до земли. Да, на этой старушке-лошади он смотрелся еще более нелепо, чем Дон Кихот на Росинанте.
Уныние и депрессия, затем стыд и чувство глубокого унижения, потом гнев — все эти стадии Паша пережил буквально за минуту.
Да, пока он рисовал и учился в музыкальной школе, Вадим ходил на ипподром и в бассейн, занимался самбо, дзюдо и чем-то еще — тетя Сима, боясь, что ее безотцовщина свяжется с дворовой компанией, запихала сына во все возможные спортивные секции.
Паша резко выпрямился на лошади — так, что хрустнула спина, — и ударил ее пяткой в бок. Старушка подняла голову, так и не сорвав последний клок травы, и удивленно и обиженно скосила на всадника подслеповатый глаз. Паша устыдился своей грубости. Ему стало жаль старого животного. Он слез с седла, тяжело опершись ногой на стремя, погладил лошадь по шее и пустил пастись на газон. Кляча стала срывать сочную молодую траву, поглядывая на Пашу с недоверием. Сам он отошел под навес конюшни, желая быть как можно более незаметным и, чтобы размяться, начал делать гимнастику — те немногие упражнения, которые отложились у него в памяти еще со школьных уроков физкультуры.
Вдруг воздух наполнился тревожным сигналом горнов и барабанов. Фехтовавшие дворяне вложили мечи в ножны и побежали через лужайку, придерживая широкополые шляпы. Из проходов между конюшнями как горох стали высыпаться кавалеристы. Проскакали Александрит, Аквамарин и Авантюрин, чуть позади — Вадим на своей монгольской лошадке. Лазурит выехала одной из последних, дамское седло не позволяло ей двигаться с такой же скоростью. Паша преградил ей путь и с вопросом «Что случилось?» практически повис на поводьях.
— Началось! — ответила она, едва скрывая радостное возбуждение. Глаза заблестели лихорадочным блеском. Язык быстро облизнул пересохшие губы. — Враг перешел в наступление.
Лазурит хлестнула лошадь поводьями и через несколько секунд уже растворилась в парковой зелени. Паша чувствовал себя так, будто через него перешагнули.
Он подошел к своей лошади, взял ее под уздцы, осторожно сел в седло и продолжил упражнения, стараясь сидеть так же ровно и гордо, как Вадим и Лазурит. Он ехал по кругу и мучительно прислушивался, но так и не услышал ничего даже отдаленно напоминавшего звуки боя. И тут в его отношениях с лошадью наступил переломный момент: он вдруг почувствовал, что верхом чувствует себя вполне естественно. Чтобы проверить это новое ощущение, Паша тихонько толкнул лошадь пятками в бока. Та прибавила шаг, и всаднику это понравилось. Он потянул поводья вправо, потом влево, потом выписал по двору восьмерку, объехал ближайшую конюшню и перешел на легкую рысь. Почувствовав, что лошадь совсем устала, спрыгнул с нее (хотел красиво, но по природной своей неуклюжести подвернул ногу) и бросил поводья первому проходившему мимо конюху.
Хотел найти Халцедона, но тут же увидел, как дядюшка спешит к нему через многострадальный газон всегдашней неуверенной походкой.
— Да, я выпил, — с вызовом крикнул Халцедон. — Но повод… Такое происходит!
