Я покривился. Мое имя в записях не присутствует, но на каждой странице встречается магистр. Был ли Винес на том приеме? Кажется, да. Тогда и думать не надо, кто магистр.
Винес знает, что пропажу рано или поздно обнаружат. Рассчитывает на испуг?
–Идите-ка вы спать, рыцари, - сказал я. - Я подумаю.
Они верили мне.
Я впал в глубочайшую задумчивость. Пусть он знает, что есть братство, пусть он знает, что я магистр, это не суть важно. Но документы -доказательство. И, действительно, предмет шантажа. Значит, я не могу оставить их у него. Мало ли что. Дед про орден не знает.
Подлиза начинал действовать мне на нервы.
Но что делать?
Я выглянул в щель между ставнями и ничего не увидел. Ночь.
Я встал и вышел в коридор. Подумал, зашел обратно и лег на кровать. Расслабился. Вспомнить бы, где его комната.
Я жил вместе с первым курсом - в кельях, в корпусе, а все студенты старше первого курса селились в башне, куда я заходил редко. Значит, придется самому определять.
Закрыл глаза, долго и глубоко дышал, пока дрожь в груди не утихла, пока не потяжелели руки и ноги, а кисти и стопы не стали теплыми-теплыми, как будто я лежал на солнце, а оно грело меня, и опахивало сухими осенними запахами: сена, травы…
Я стал осторожно снимать слои защиты. Один, другой, третий… Упакован я качественно. Последние, нижние слои почти прикипели ко мне, их приходилось не снимать, а просто сдвигать к спине, освобождаясь частично.
Ощущений был целый мир. Я слышал сопение и храп своих рыцарей за стеной, я видел их сны, я чувствовал движение их ресниц, я знал, кто где лежит.
Это знание я осторожно, камень за камнем, продвигал вдоль коридора и выше. Вот лестница, она пахнет мокрой грязной тряпкой, потому что только что по ней прошелся с тряпкой дежурный, он ругался себе под нос, что опять наследили, еще бродили по ступенькам отголоски его раздражения, а у стен осталась пыль…
Я поднимался по ступенькам, не касаясь их мыслью, я просто проходил насквозь, я преодолевал их. Вот и комнаты жилые, вот этого я видел вчера, он столкнулся со мной в коридоре перед кабинетом тетки Алессандры, у него упала книга, и когда он наклонялся, я видел рыжеватые пряди у него на макушке…
Выше, выше…
Вот Линдина комнатка, увешана веточками мирандольских тополей, от них по всей комнате сухой дух…
Рядом, за стеной, тихо дышит моя рыжесть, и я почти торопливо миную ее, чтобы даже случайно не нарушить ее сон и случайно не заглянуть в него…
Выше, еще выше…
Кажется, это оно. Длинное узкое помещение, суровые камни забраны по одной стене ковром, не роскошным пушистым, а тонким шерстяным, но однозначно дорогим, от него так и веяло духами ткавших его красавиц…
Спит? Похоже на то. Не обращая ни на него - ни на себя - пристального внимания, я стал осматривать комнату, вещь за вещью.
Он не думал, что к нему придут за украденным: вот оно лежит, около кровати, на тумбочке. Читал на сон грядущий?
Что я пережил дальше, сложно передать. Вроде бы ничего необычного, пришел к спящему человеку, взял у него свою вещь. Подумаешь, ночью без разрешения. Но я воспринимал все так ярко, что было плохо.
Я поднялся, открыл дверь в его комнату, подошел к нему. Да, он спал. Мне казалось, что он сейчас откроет глаза, резко так, посмотрит на меня. Сердце билось и рвалось, я ничего не мог с ним поделать. Я бы уже проснулся на месте Подлизы. Видимо, он действительно обладал лишь малой долей отцовских способностей, а не то почувствовал бы меня: так сильно я переживал.
Тишина стояла, она стояла и сидела на всех поверхностях, и дрожь сердца слышалась мне.
Мерещились шаги, и я поминутно дергался головой оглянуться. Казалось, что под кроватью спрятан мертвец, и как только я подойду к кровати, снизу высунется рука и схватит меня за ноги. Этого я отчего-то боялся особенно отчетливо. Поэтому не подошел вплотную, а вытянул руку и аккуратно взял. И чуть было не убежал, хлопнув дверью, грохоча по лестнице…
Обратный путь был еще страшнее. Закрыв аккуратно все, что надо было, я, держа себя изо всех сил, пересмотрел записи. Кажется, все на месте. Я проверил еще раз, руки тряслись. Да, все на месте.
Осторожно я спускался по ступенькам, опасаясь в темноте свалиться вниз, каждую следующую я мысленно ощупывал, прежде чем опустить на нее ногу.
Перед входом в коридор натянул на себя неприсутствие - чтобы не заметил дежурный - и тихо, глядя на него в упор, сидящего в кресле и что-то читающего, зевая, прошел мимо него, в полуметре. Я почти видел, как он поднимает голову, смотрит на меня…
Я вошел в комнату, молясь кому-то, чтобы дежурный не заметил открывающейся двери. Кажется, получилось.
Упал на кровать и лежал. То ли спал, то ли отходил.
Сколько я так лежал - не понял сам.
Через какое-то время за дверью ожили. Утро.
Народец мой пришел перед завтраком. Рукопись их я им показал, но не отдал. Сказал:
–Сам спрячу.
Роману сказал:
–Писать продолжай. Но не оставляй у себя ничего. Пиши сразу целиком нужный эпизод и приноси мне.
И всем:
–За завтраком делайте постные лица. Он будет вас подозревать.
Или меня, прибавил я про себя.
С трудом заставил себя встать. Меня шатало и тошнило, закружилась голова. Пришлось присесть, подождать. Когда же я ел последний раз? Вчера утром, кажется. Однако! Но время отдыха еще не настало.
Арбина я поймал на выходе из кабинета.
–Есть дело, - сказал я. Сам даже удивился своей наглости. - Не при всех.
Дед посмотрел на меня. Кажется, хотел что-то заметить. Но промолчал и впустил меня, закрыв за собою дверь. Проходить не стал, остался стоять у входа.
–Вот, - сказал я, вытаскивая нашу многострадальную летопись. - Очень надо спрятать. Так, чтобы никто не видел, не знал. И не украл, - добавил, подумав. - Сможешь?
Я тоже посмотрел на него, как он на меня, - сурово, из-под бровей, рот сжат. Только еще губу верхнюю закусил. Так мы и смотрели друг на друга. Он думал. Я - ждал.
Первым не выдержал, конечно, я:
–Можешь почитать, если хочешь. Но это не моя тайна. В смысле, не только моя.
–Опять тайны.
Он не спросил - констатировал.
Я пожал плечами.
–Противозаконно? - уточнил он.
Смеется.
–Еще как, - сказал я.
–Что, уже пытались украсть? - спросил он.
–Угу, - кивнул я. - Я только что выкрал ее обратно.
–Лихо ты впутываешь меня в свои делишки.
Он хмурился. Думал. Смотрел на меня своим рентгеновским взглядом. Иногда я сомневался, что дед не обладает повышенной восприимчивостью к чужим чувствам, как отец или я. Уж очень неплохо он меня понимал. А я никогда не мог понять, о чем он думает. Странно, да? Такое выразительное лицо, а прочитать по нему можно еще меньше, чем по бесстрастному эмировскому.
