Отрекшийся спрыгнул с лошади по-кошачьему плавно, бесшумно. Старательно рассказываемая им легенда о том, что он «безобидный целитель» в очередной раз пошатнулась.
Неумолимо приближалось мгновение выбора. Идти или не идти с ними, заходить или не заходить?.. Идти — или убираться из города, высекая искры из-под конских копыт и взвивая облака пыли?
Убираться, сжигая за собой мосты?
Я натянул поводья, уже сделав выбор, но еще не решаясь его признать — и столкнулся с испуганным взглядом Камелии. В ее расширившихся глазах мелькнуло внезапное, невозможное прозрение — и неверие. Она не заметила, не могла заметить. Просто вдруг поняла, что я собираюсь уйти.
Лошадь всхрапнула, заплясала — и остановилась, когда я резко сжал бока и откинулся спиной назад.
Когда я, устыдившись ее взгляда — не обличительного или разочарованного, возмущенного, а испуганного — остался.
Последние сомнения отступили, когда кто-то, изнывающий в трактире от жары, распахнул окно — и из него потянулись, щекоча нос, запахи отличной кухни. Душистое мяса с травами, томящееся на углях, молодая картошка с укропом, жареные грибы и свежий, только что из печи, хлеб. Желудок, героически молчавший весь день, заныл, растравленный умопомрачительными ароматами. И я позорно капитулировал, бросив поводья и спрыгнув вслед за Нэльвё.
Сам он помогал спуститься не сводящей с меня напряженного взгляда Камелии.
— Что-то случилось? — как ни в чем не бывало спросил я с легкой тревожной ноткой в конце.
— Н-нет… Показалось… — тихо сказала она, мотнув головой. Челка смешно упала на глаз, заставив ее еще раз качнуть головой. — Чепуха.
Камелия приняла поданную руку и, придерживая великолепный белоснежный шлейф, аккуратно спустилась с коня, ступив аккурат между двумя лужами.
— А зачем за ними ухаживать? — негромко, растеряв весь щебет и звон, спросила она. — Мы ведь их продать хотели. Все равно с собой провести нельзя.
Я едва заметно поморщился. В свете последних событий поспешное бегство из города казалось едва ли не самым вероятным исходом. И хотелось бы, чтобы оно проходило быстро… то есть не на своих двоих.
— Так трактирщику и продадим, — отозвался Нэльвё. — По дешевке. А там уж пусть он разбирается, куда их пристроить.
Он отправил в полет монетки, одну за другой. Медяки взвились в воздух, сверкнув красновато-охристыми краями — и приземлились в торопливо подставленную рубаху.
— Пойдемте, — бросил он через плечо, уже поднимаясь по ступеням.
Я замер, не торопясь идти следом. Камелия робко оглянулась на меня и скрылась за дверью. Что-то меня смущало, тревожило, не давало покоя. Я оглянулся. Мальчишка сгреб монеты в горсть, ссыпал их в карман и, подхватив кобылу Нэльвё под уздцы, потянул ее за собой. Отчаянно боящиеся незнакомого города, лошади жались друг другу и потянулись следом за подругой, не раздумывая.
Силуэт мальчишки уже скрылся за поворотом, во внутреннем дворике, а я все задумчиво смотрел ему вслед. Очнувшись, встрепенулся и, отогнав липкую тревогу, шагнул за порог. Праздновать труса и перестраховщика было поздно.
В толкотне, гомоне и сутолоке битком набитого трактира было не продохнуть. Единственный незанятый столик обнаружился в центре зала — и тот без стульев. Искать другое место ни сил, ни желания уже не было, поэтому мы не стали привередничать. И не зря. Самым сложным оказалось протолкаться сквозь толпу. Вопрос со стульями решился быстро: их предупредительно вернули соседи, только завидев нас (и Нэльвё, недвусмысленно опустившего ладонь на рукоять меча).
Служанки вспугнутыми птичками метались по залу, перелетая от столика к столику. Они сталкивались друг с дружкой, роняли подносы, путали заказы — и не успевали брать новые. Мы впустую прождали несколько минут, и просидели бы еще столько же, если бы терпение Нэльвё не лопнуло, и он попросту не ухватил бы одну из них за локоть.
— Милая девушка, — ласково начал он, рывком притянув служанку к себе, — подскажите: что у вас на ужин?
Девушка испуганно отшатнулась, но Нэльвё держал крепко. Она еще несколько раз трепыхнулась, как птичка, угодившая в силки, и отчаянно затараторила:
— Рагу заячье с овощами, корейка свиная, вырезка телячья, курица жареная. К ним толчонка, картофель отварной с зеленью, каши — гречневая, пшеничная, овсяная — и похлебка. Салат, ватрушка творожная, чай, медовуха.
— Мне — рагу, будьте любезны. С картофелем. Господа?..
— Крылышки, — пискнула Камелия. И, с каким-то особенным блеском в глазах и странной интонацией, закончила, подавшись вперед: — и толчонку!
— Толчонку и ножку, — резюмировал я, стараясь не смотреть на леди — иначе бы не удержался и прыснул.
— И кувшин медовухи! — запоздало крикнул Нэльвё вслед шустрой подавальщице, уже растворившейся где-то в толпе. — А, да чтоб тебе!
— Это провидение тебя на путь истинный наставляет, — подколол его я. И миролюбиво добавил: — Потом закажешь. И лучше не медовуху, а чай.
— Сами пейте свой чай! — огрызнулся он. — Я себе заказывал.
— Не влезет же, — хмыкнул я.
— Вот и проверим!
Я пожал плечами и устало откинулся на спинку стула. Обычно всякое ожидание меня раздражало, но сейчас я был ему даже рад, наслаждаясь блаженной недвижимостью и ничегонеделаньем.
Скучать не давала Камелия: она с таким искренним восторгом и безудержным любопытством вертела головой, осматриваясь вокруг, что при виде нее невозможно было не улыбнуться.
Девушку интересовало все. Пропахший пивом пол, столы с намертво въевшимися пятнами, мутные окна… Наемники, пьяно хохочущие над сальными шуточками, и их визгливо вторящие подружки. Крестьяне, пересчитывающие на протянутой руке горсть медяков и гадающие, хватит ли на ночлег. Купцы, яростно торгующиеся за каждый грош — или уже, довольные, обмывающие сделку.
— Так пялиться на людей неприлично. Ты что, впервые в трактире? — не выдержал Нэльвё, когда на нас уже стали оборачиваться и бросать недобрые взгляды. — Никогда не поверю! Пять лет учиться в Академии — и ни разу не выбраться в город? С друзьями-то? Свежо предание… — многозначительно закончил он.
Камелия немного смутилась:
— Была, но…
— «Но» что?
— Но они были… приличнее!
Мы с Нэльвё прыснули.
— Это еще оч-чень приличное заведньице!
Камелия бросила брезгливый взгляд на визгливо расхохотавшуюся помятую девицу и сморщила благородный носик:
— Может быть. Но трактиры возле Академии гораздо более… достойные.
— Ну, еще бы, — сквозь смех едва выговорил я. — Торлисс, милая леди, — это город свободных искусств и наук, а Ильмере — обычная крепость. Естественно, в одном ты за столиками будут студенты в обнимку с книжками, а в другом — наемники и военные с… хм. Не суть.
